Палец чернокнижника, смахнув слезу с щеки Хельги, словно бы одновременно и разонал туман из ее взора. Непривычно расширившиеся, ее глаза уже не были полны той задумчивой дымки, но ее не вернулись в первозданную чистоту - они словно бы подернулись густой, тягучей, как патока, томной поволокой, в которой далекими светилами поблескивали крохотные огоньки тех чувств, чей пожар крылся в груди прокурора. Будто парализованная, она замерла, кожей впитывая касание мужчины; а когда он отнял руку - с непроизвольным вздохом сквозь плотно сжатые зубы подалась навстречу, словно бы не желая прерывать прикосновение.
Хельмут видел, как напряженно сжимались ее пальцы, комкая белоснежную скатерть, как затрепетала тонкая жилка на шее от ускорившегося тока крови, как высоко стала вздыматься грудь, стесненная плотной рубашкой, как взметнулись вверх ресницы, открывающие полные бурлящих чувств очи, как всю такую ране сдержанную фон Веттин пробила нервная дрожь предвкушения, сдобренная изысканной специей какого-то подспудного опасения. Хельга понимала, что легкое прикосновение кавалера словно бы лишило ее дара речи, но даже не волновалась об этом - все слова сейчас были излижни, и прокурор всем сердцем желала одного: чтобы он не переставал скользить пальцами по ее коже, чтобы он не останавливался.
И когда губы малефика каснулись ее губ, запечатывая их таинством поцелуя, бывшая монахиня только застонала, подавшись вперед, навстречу горячим, пряным и желанным губам того, кого она хотела когда-то убить. Ей было уже все равно, что подумают официанты, которые могли войти в любой момент, ей было наплевать на правила приличия и строгость воспитания - сейчас она растворялась в Хельмуте, и жаждала лишь его, отдавая всю себя навстречу ласкам. Хельга готова была поклясться на распятии, что ей уже больше ничего и никого, кроме этого желанного мужчины, не надо, и что те чувства, что зародились в ней, имеют одно название - любовь.
Со всем пылом запертой в темнице благонравия страсти кэндлмесский прокурор отвечала на поцелуй абиссарийца, испивая с его губ благоуханный аромат сладости, как умирающий от жажды, добравшийся до быстротечного горного ручья, жадно глотает кристально-чистую воду. И когда Хельмут через преступно-короткий срок оторвался от ее губ, прокурор сама инстинктивно потянулась за ним, навстречу этой бесконечной жажде, перегибаясь через стол и чуть ли не скидывая с него скатерть, в которую так плотно вцепились пальцы.
Взгляд фон Веттин был шалый-шалый, полный безумной страсти и страстности, с открытыхгуб срывалось тяжелое, прерывистое дыхание, а язычок нервно облизывал внезапно пересохшие губы. Вместо всех слов прокурор лишь тихонько застонала, а скорее даже заскулила от эфмерной боли прерванного удовольствия. Она никак не могла взять в толк: почему же он прервался, неужто он не желает ее так же сильно, как она его, почему, почему он прекратил и мучит ее?
На слова чернокнижника женщина недоуменного покачала головой, только сейчас расжав плотно сцепленные пальцы. Тяжело и прерывисто дыша, Хельга, не отрывая взгляда от абиссарийца, дрожащими руками расстегнула две верхних пуговки на рубашке, сковывавших ее подобно ошейнику, и затруднявших дыхание. Лишь вдохнув полной грудь, фон Ветти вновь обрела способность говорить.
Перегнувшись через стол и глядя в глаза в глаза собеседнику пламенеющим желанием взором, она, наконец, негромко ответила глубоким, полным освободившейся страсти голосом:
- Проклятье! Дорогой мой, плевать я сейчас на законы Ватиканской Империи и на все папские буллы разом. Я... Мне нет дела ни до них, ни до морали и всего прочего. Сердце мое - в ладонях твоих, так что не извиняйся и, - нервно выдохнув сквозь сжатые зубы, прокурор продолжила безапелляционным тоном, не могущим, впрочем, скрыть ноток нежности, желания и тепла, которыми были полны ее слова - делай, делай же то, что хочешь сам.