Ох, до чего права была Хельга, мнившая Цербером рано увядшую пуританку! Женщина эта называлась Гертрудой Йоханнсен и являла собой в равной мере как кошмар, так и объект насмешек для молодого персонала архива. Природа обделила её красотой, и в не так уж давно минувшей юности Йоханнсен решила компенсировать это упущение не грамотно подобранной одеждой и скромным макияжем, не открытой улыбкой и добрым нравом, но фанатизмом и аскетизмом, граничившими с умопомешательством. Начальство закрывало глаза на старую деву из-за её отличного знания архива. Она, точно мышь, безвылазно сидела в своей коморке и ведала о вверенном ей отделе куда больше, чем о состоянии своих волос или зубов. Для всех прочих Гертруда была форменной головной болью: всех молодых женщин она терроризировала своими замечаниями, обещаниями небесных кар и просто брюзжанием по поводу косметики, колготок или чулок с узором, нового колечка или серёжек и других незначительных вещей, которых устав решительно не воспрещал. Нескольких особо впечатлительных новеньких перезрелая девица даже доводила до слёз, полагая, что таким образом всенепременно наставит на путь истинный.
Тоже самое она уповала проделать и с фон Веттин, введённая в заблуждение её молодостью. Решив, что перед ней новичок, только прибывший в город (газет Йоханнсен не читала, телевизор не смотрела, обитала исключительно в архиве или захламленной и оттого тесной квартире), но никак не прокурор Кэндлмесса собственной персоной, Гертруда смерила её своим фирменным взглядом и открыла было рот, чтобы напуститься на жертву. Увидев удостоверение, тётка поджала губы и с кислой миной выслушала формальную речь Хельги. Бескрайнее разочарование с лёгкостью угадывалось в её взгляде, и она была похожа на кота, только что упустившего жирную крысу. Женщина вздохнула и отворила противно скрипнувшую металлическую дверь, смирившись с тем, что не сможет повлиять на очередную грешницу. Что-что, но вот смелость не была в числе добродетелей сотрудницы архива. Каково же было её удивление, каков ужас настиг её, когда визитёрша сама напала и покусилась при этом едва ли не на самое святое!
Пыльная архивная моль едва не плюхнулась на пол, когда прокурор заговорила снова. Её никогда не отчитывали за её внешний вид, и потому, столкнувшись с порицанием от той, что была куда выше чином, Гертруда запнулась. Как-то посерев и съёжившись, женщина промямлила:
- Форма... она... для меня слишком откровенная. Я блюду...
Видимо, Йоханнсен собралась усесться на любимого конька, но тот час сообразила, что фон Веттин плевать на её словоизлияния о борьбе с соблазнами. Умолкнув, она затравленно подняла глаза на Хельгу, а потом достала замусоленную корочку удостоверения и показала его прокурору.