Двое стояли на засыпанной песком площади и глазели на чернокожие и мохнатые фигуры, деловито снующие под палящим солнцем. Здесь строился храм. Руководили процессом пожилой эльт и белоголовый рохо. Взгляды наблюдателей были прикованы к эльту, облачённому в цветастый плащ из перьев тафити. На голове его покоился ритуальный плюмаж.
- Дожили. - подытожил один мысли обоих.
Второй лишь сплюнул, скорчив трагичную мину.
- Что дальше? Эльт - верховный жрец? - продолжил первый. - Не для того я плыл сюда от самого Бакраша, чтобы мной помыкал какой-то мохнатый чудик.
Второй, наконец, подал голос:
- А никуда не денешься. Сам царь к ним благоволит. Молодые воины с ними близко сошлись. Ешё этот их обычай - пустить кровь друг другу по-особому и её замешать. И будто считается, что они как бы теперь родня. А на последней войне, говорят, они знатно крови намешали.
Первый раздражённо покивал.
- Чушь какая-то. Родство только через женскую дверь может быть, всем известно.
- У них тут всё наоборот. Проваливать отсюда надо, вот что. Я на Васети подамся. Там народ правильный и люди им всегда нужны.
- А и то верно.
Двое зашагали к гавани, вполголоса перебрасываясь ворчливыми фразами.
* * *
Частокол скалился на бирюзовое море рядами выбеленных черепов. То были черепа штейвитов, павших на Кровавом берегу и отдавших свою кровь на алтарях. Пустые глазницы всматривались в закатное море, тщась отыскать дорогу к достойному посмертию среди предков. Такова была плата за надменность.
Следили за волнующимся морем и живые глаза. Разведичики на лёгких пирогах докладывали о новом движении штейвитских флотов. Скоро белокожие нападут вновь и дозорные тщились заглянуть за горизонт в предвкушении новой крови.
Иногда их взгляды падали на кромку прибоя, где сотни молодых воинов проводили мрачный обряд. Низкие голоса тянули ритуальный напев, сильные тела слаженно двигались в воинственном танце. В центре, у костра, происходила какая-то возня, кто-то вскрикивал и рычал. Скоро воины отведают человеческой плоти и на частокол водрузят ещё один череп.
Пожиратели Сердец называют они себя. Сильнейшие воины Занзары стекались на Васети, чтобы благоговейно прикоснуться к пропитанной кровью почве. Многие оставались, чтобы посвятить жизнь свою войне, которой не видно было края. Не было в Занзаре более стойких и бесстрашных воинов.
Крики затихли и усиливающийся ветер разметал песок вокруг догорающего костра. Луны взошли, к Васети приближалась большая вода.
* * *
Алток. Крыша великого храма. Одиночество.
Задумчивый взгляд царя устремлён на звёздное небо.
В эту ночь алый Ньекунду и молочно-белый Мана вернулись в объятия Бикири, разливавшей вокруг себя нежно-голубое синяние.
По разные стороны от священного треугольника шествовали меньшие спутники Юны - крохотный Странник, Рыбак и тусклый Мертвец.
Все ночные светила собрались, чтобы засвидетельствовать тот час, когда Воин и Мудрец прильнули к груди своей Матери.
Марзух знал, что на побережье в этот час бушует большой прилив и народ его ютится в хижинах у простых очагов. Старики рассказывают древние легенды и среди них историю его, Марзуха, появления на свет.
В эти ночи думал о своём рождении и сам владыка.
Его мать звали Мунира, что значит Сияющая. Но, вопреки поверьям рохо, пожрав её, он не унаследовал её свет. Душа царя была темна, как безлунная ночь и лишь нежно мерцающая Бикири заставляла его чёрное сердце тлеть необъяснимой тоской.
Сильный порывистый ветер остужал горячую кожу полубога.
Опустив взгляд, Марзух рассматривал свои руки, покрывшиеся гусиной кожей. Было ли в нём больше от бога или всё же от человека?
Долгие годы он медитировал во тьме Лабиринта ища ответ на не дававший покоя вопрос. Ответ был ниспослан.
Но Атум, его отец, был божеством жестоким и ревнивым. Ему ничего не стоит сыграть злую штуку даже с возлюбленным своим детищем.
Отогнав сомнения, Марзух откинул полог и нырнул в полумрак царских покоев. Даже нечеловеческое зрение царя едва выхватывало из полумрака силуэт его возлюбленной. Лишь глаза её загадочно мерцали тёмным пламенем. Какие мысли скрывал её высокий лоб? Что значила её полуулыбка?
Она была единственной женщиной, ради которой царь готов был пожертвовать очень многим и этого было достаточно. Приблизившись к ложу, он протянул к ней руки:
- Ты подаришь мне дитя, моя царица. Скоро наш сон станет явью.