Череп себе отхватил пару свитков интересных и потрепанную книжицу, название которой можно было перевести как "Книга Мёртвых" - произведение, наполненное темной силой, но, к сожалению, безмерно устаревшее и посему абсолютно бесполезное. Например, даже Череп знал, что желчь гусаков для варки зелий вышла из употребления два века назад, а гекатомбы давно не находят одобрения властей. Попади эта книжка в руки Черепу, живи он полтора-два века назад.. Да ладно, чего уж теперь мечтать.
"Вырвите перья из зада гусиного, сожгите в бронзовом сите, используя чистый порошок серный, после чего смешайте полученный ингредиент с двумя мерами крови кентавра и втирайте полученную смесь в больную поясницу утром и вечером" - продекларировал Череп себе под нос, задумчиво листая трухлявые странички томика и щеголяя по базарной улице в новоприобретенной заморской шляпе с длинным голубовато-сиреневым пером павлина.
Недомерок урвал себе интересный кинжал, расписной, с рукояткой червленого серебра и загадочным камушком в яблоке. Вроде бы, бесполезная хренотень - что, не видал он что ли таких кинжалов? Ан нет, приглянулся. Не бабий это режик, явно. Торговец, скотина, всю душу выел - толстый, потный, усатый, как сам Дьябул, пушт, разевая свой треклятый рот, называл суммы, от которых Недомерок краснел и хватался за оружие, благо, братья не позволяли коротышу высвободить топорик из-за ремня и ответить сталью на такое оскорбление.
В конечном счете, договорились. И даже никто никого не убил и не покалечил.
И теперь Недомерок шёл довольный, поглаживая кинжальчик на поясе. Хорошая вещичка.
Шрам купил алую чалму с золотым тиснением, перчатки козырные, легкие, прочные, плюс, в них не жарко было совсем, даже при такой погоде. Успел выхлестать винца и съесть жареную тушку какой-то птицы, нанизанной на палочку. Шутил, смеялся, да так и не заметил, как профукал кошель, а когда заметил - разозлился, чуть не разбил башку мимо проходившему простолюдину, заметил, как разбегаются с шумом беспризорные детишки, да никого поймать не успел - всё-таки, это их родной город, а не Шрама. Загрустил.
А Борода, поотстав от основной компании немножко, в поисках места, где можно было бы излишки пива слить, ворвался в темную лавку, пропахшую алхимией и старьем, забитую вещами непонятными, которой владел крошечный, сморщенный и вонючий старикан с лицом, похожим на грецкий орех.
Старик большого белого человека не понял, как тот не пояснял, что ему нужно, а протягивал сушеные головы своих предков, нанизанные сквозь уши на посеребренные ниточки, бусики и прочие драгоценности показывал. А когда Борода, окончательно расстроившись и решив отлить на улице, развернулся, старик остановил брата и, показав универсальный знак, мол, "гони монету", выдал Бороде кольцо, очень и очень непростое. Вернее, с виду - обычная гайка, ничем не примечательная. Но как только Борода колечко на палец надел - причем, казалось, что не налезет, а стоило протолкнуть с силой чуток, и село, как влитое - сразу почувствовал, как трезвеет. Колдунство сильное, не иначе!
Когда обернулся, чтобы старику сказать что-то, понял, что у стены глухой стоит. А кошелька и нет. Осмотрелся внимательно, потрогал стену шершавую, даже постучал кулаком - нет, точно не фальшивая. Почесал репу, на палец указательный посмотрел - вот оно, кольцо. Шума пивного нет в голове. Денег нет в кошельке. И кошелька нет. И старика нет.
А кольцо - есть.
Под вечер, расположившись в именитой чайхане, расположившейся недалеко от Ржавой площади, набрали на остатние деньги напитков и еды, выкупили двух девок - сразу на всю ночь - которые так и вились вокруг Бороды (тут надо отметить, что у пуштов есть поверье, будто бы у большого мужчины обязательно большое хозяйство, так уж повелось) хихикали, как портовые девки, и лезли целоваться к братушкам.
* * *
Вьюга практиковался в метании кинжала чуть ли не до ночи, слушал, как остальные братья травят байки и плюют в потолок, тоскуя по морозному северу и жалуясь на жару.
А потом в барак ворвался дежурный и поднял всех по тревоге.
- На халифа напали эти.. как их.. - явно балбес слово забыл, кем-то из старших сказанное, - короче, боевая тревога!
Шило на построении произнес то самое слово, которое дежурный из памяти достать не сумел, потому как не знал, что это за слово такое:
- Инсургенты! Именно так!
Прояснили ситуацию, вооружились и в темпе расово северных танцев ринулись с холма вниз, туда, где гремели колокола, а народ вывалил на улицы, ища виноватых и, в то же самое время, скрадывая в своих безликих толпах этих самых виноватых.
* * *
Сидели, значит, пили. Кто хотел, тот мог самку еле одетую в специально отведенную для этих дел комнату утащить и помацкать, кто не хотел - тот пил, ел и тыкал кулаком под нос сопернику - вовсю шла восьмая партия в тонк, и никому не хотелось проигрывать.
А потом, вроде как, услыхали, как скачет кавалерия, этакий топот нескольких десятков копыт по мостовой, в прошлом пропитанной кровью сотен, а то и тысяч людей. Пыль поднимает конница гвардейская, впереди - карета самого халифа, украшенная золотом и серебром.
Колдовской огонь, зеленым шаром вспухнув вдруг там, где только что юродивый нищий торчал, поглотил вдруг карету, грохотом чудовищным оглушив всех вокруг; кони гвардейцев встали на дыбы, кого-то посекло золотыми обломками разрушенной кареты, горожане, оказавшиеся в эпицентре взрыва, попадали наземь, то ли оглушенные, то ли мертвые уже.
Карету, похожую теперь на порванный барабан с погнутыми кругляшами колес и торчащими в разные стороны спицами, кидануло набок - проехалась она по мостовой, искры высекая из камней вековых, остановилась, дымом чадя.
Всё стихло на мгновение, чтобы тут же разразиться плачем покалеченных прохожих, ржанием коней, криками королевских гвардейцев, разгоняющих толпу и пытающихся добраться до кареты, пламенем объятой.
Халиф умер?
Кто устроил это светопреставление?
И что вам-то со всем этим делать?