Дуся с тревогой заглядывала в отсек, пока там осматривался старшой, и ойкала, хватаясь за сердце:
- Ой! Осторожно же, у меня ж там мешок! Ой, не наступи, раздавишь! Ой, у меня ж там струмент тонкий! Если ж я его поломаю, так хоть обратно за им вертайся... Ой, серденько моё, ампулы, ампулы... Ох, самогоно... да не рыпаюсь я, не рыпаюсь, - это уже которому в каске. - Чего мне, делать нечего, рыпаться тут ещё.
Наконец, осмотр был закончен и, кажется, дусино имущество не пострадало.
- Вот, верно! - подхватила она слова командирские. - Добрее быть надо, точно ваш старшой говорит. Вот надысь меня мужики подвозили - ой, душевные люди попались, я им ужо расстаралась, картошечки нажарила фирменной, да еще песни пела - и "Ктой-то с горочки спустился", и "Мороз-мороз", и "Огней так много золотых", сколько всего перепела, и уж так они меня провожали, аж слеза прошибла. Один там, Семёныч, в возрасте ужо дядька, лет сорок ему, так он мне пуговку на память подарил с мундира и сказал - береги себя, дескать, Ивдокия, самородок ты натуральный. А я чего - я ж со всею душой, когда ко мне по-доброму. Так чего, не подвезете, что ль? Не по пути вам, что ли? Мне ж недалече, как на Торжок ехать. Я, небось, скамью-то вам не просижу, кусок не отвалится,
Дуся с надеждой на старшого поглядела глазами своими чистыми и топор к груди прижала просительно.