Амбразуро.
Срывается с привязи замершее на мгновение время, и с бешеной скоростью несется вперед, навстречу нажатым спусковым крючкам, щелкающим затворам, хлопкам выпущенных из крепких объятий патронов гладких боков пуль. Взрывается воздух над головой, разрезанный прозвучавшими почти одновременно выстрелами с лестницы и из комнаты. Но это только первые выстрелы, и далеко не последние за эти две бесконечные секунды, и поэтому ныряет тело вперед и вниз, к грязным, щербатым и усыпанным каменной крошкой доскам пола за пределами подсвеченного лампочкой из комнаты рваного прямоугольника, прижимается к ним крепче, чем к материнской груди. Сменяется в периферийном зрении проем двери слева на следующую за ним потрескавшуюся стену, усмехающуюся тебе осколками штукатурки. Ствол в руках эльфа перед тобой плюется еще одним оранжевым цветком, а следом еще и еще, пока тело продолжает свое движение вниз.
Тело касается пола, и следом на спину тут же наваливается тяжесть. Чья-то мясистая волосатая рука падает бессильно перед твоим лицом, и черно-красная полоска стекает по запястью, опадая на пыльные доски пола тяжелыми каплями. Кажется, Дорин заработал свое "Пурпурное сердце".
Ствол в руках гука с молодым лицом и глазами старика устремляется вниз, отслеживая падение твоего тела. Он знает, что не убил тебя, и его лицо растекается в довольной ухмылке. Сраный янки валяется перед ним, распластанный на полу, придавленный телом товарища, и деваться ему теперь некуда. Его пронзительные голубые глаза и довольный взгляд ты, наверное, не забудешь никогда. Как и вминающееся внутрь лицо, раскрошенное тремя-четырьмя пулями из М16 какого-то меткого парняги из четвертого отделения, командир которого гонит своих парней вперед, в проем, захватывать плацдарм, пока гуки охуевают от подвигов человека и гнома, и в коридоре над твоей головой, над мертвым телом Дорина, принявшего на себя почти все пули, летевшие в тебя из комнаты, снова воцаряется ад.
А справа внизу тем временем топают чьи-то ботинки, которые ты скорее ощущаешь через вибрации дощатого пола, чем слышишь, и две остроухие головы появляются на лестничном пролете. Они идут наверх, на подмогу своим, проскочив под огнем пулемета, и не знают, что из двух тел джи-ай, разлегшихся кучей у лестницы, одно все еще дышит. А ты это знаешь, и дробовик - последний подарок Дорина - все еще плотно зажат у тебя в руке.
Рэзор.
Свежая припарка шипит, соприкасаясь с окровавленной плотью, и гоблин таращит глаза в безмолвном крике, потому что кричать сил у него уже не осталось. Продырявленная щека обзаводится свежим бинтом из ИПП самого гоблина - нехуй больше делать, кроме как свои бинты расходовать, и вообще именно для этого солдатам ИПП и выдают - и глаза его потихоньку возвращаются на место, когда старый добрый морфий достигает его маленького сморщенного мозга и вкрадчиво шепчет ему прямо в подкорку: "Все-все, спокойно, солдат. Боли больше нет."
А затем гоблин тихонько сглатывает, еще и еще, лицо его в тех местах, что не закрыты повязкой и не залиты кровью, наливаеся сначала багрянцем, а потом синевой, когтистая лапа тянется к горлу, пытаясь порвать воротник форменной рубашки, но он не может издать ни звука своим враз опухшим горлом, а шприц эфедрина, услужливо выпорхнувший из аптечки, уже не нужен, потому что вываленный посиневший язык, кроваво-красные глаза и отсутствие пульса говорят о том, что бедный гоблин, кроме очень быстро развившегося отека Квинке, заработал еще и кровоизлияние в мозг, и теперь медицинский вертолет ему уже нахуй не нужен.
И хрен разберешь сейчас, на что у гоблина аллергия - на морфий или на травки в припарках.
Аргайл.
Раздал команды, к рывку приготовился. По насквозь простреливаемой улице, повторяя подвиг третьего и четвертого - только там два десятка бойцов было, и не все добрались до спасительной темноты подъезда. Вон валяется последний - черный как смола орк - с простреленным коленом и милосердной дырой в башке. Охуенно воодушевляет, ничего не скажешь.
И вот звучат аккорды огня на подавление - три пулемета в унисон с легким винтовочным аккомпанементом. Симфония войны, блять. Как только закончится кода, бежать мистеру Вест-Пойнт вперед, очень и очень быстро, и молиться о том, чтобы ни одна остроухая рожа не рискнула высунуться за эти четыре-пять секунд, которые нужны тебе, чтобы добраться до подъезда.
Но когда ты уже приготовился и замер в низком старте, где-то там впереди клацают о камень сошки, и острая пулеметная морда высовывается из окна прямо над баррикадой. А следом, во время длинной очереди, ты видишь щербатую улыбку гоблина в мятой каске, который от души жмет гашетку, поливая смертью гуковское укрытие. И рывок до здания теперь выглядит гораздо спокойней, даже если принять во внимание нашпигованную свинцом тушку еще одного гоблина на входе, и разлегшееся на ступеньках тело человека с простреленным горлом этажом выше.
Зато в коридоре на втором этаже дела обстоят гораздо интереснее, и выныривающие пули из клубящейся впереди пыли поддерживают адреналин на должном уровне, чтобы вовремя пригибаться и ползти где надо, пробираясь на нынешние позиции третьего и четвертого отделений. Сержант четвертого, крепко сбитый человек, завидев проползающие мимо в коридоре лейтенантские нашивки, хватает тебя за плечо и втаскивает в комнату. В перерывах между длинными пулеметными очередями, которыми гоблин в окне поливает баррикаду внизу, он вкратце обрисовывает ситуацию:
– Пулемет на позиции, сэр! Столкнулись с гуками на втором этаже, они разобрали стену между подъездами, но двое ебанутых из третьего пробились вперед! Герои, блядь, извините, сэр! Сейчас там пиздец как жарко, но Сэмми, – короткий взмах в сторону гоблина с пулеметом в окне, – удерживает их подкрепления. Что с этой парой героев – хуй поймешь, но мы пытаемся к ним пробиться, сэр!
В это время какой-то совсем охуевший шальной танковый снаряд прилетает прямо в здание. К счастью, где-то в крышу, но от тряски залегают все – и джи-ай, и гуки – и в следующие две секунды гробовой тишины сержант заканчивает свой доклад, перекрикивая звон в своих ушах и в ушах лейтенанта заодно:
– В моем отделении восемь человек, что с третьим – не знаю, капрал куда-то пропал! Человек шесть видел, сэр!
А затем в коридоре снова воцаряется ад.