Минуту назад все было как в кино с Джоном Уэйном - могущественные морпехи драли в хвост и в гриву дохлых комми. А потом сразу вдруг стало как в хипарских антивоенных песнях - молодые парни умирают за тридевять земель от родного штата.
Тело рядового падает рядом с Аргайлом. Сперва на колени, а потом вытянувшись в полный рост. Ничком. Но лицо гоблина, как на зло, поворачивается в сторону Стэнли. И на грязном этом лице столько всего написано, сколько в десяти томах военных мемуаров не прочтешь. Не угасший пока боевой азарт и удивление. Боли чуть-чуть, не успела она еще прийти, а может и не успеет уже. И страх. Животный, смертный страх, ползущий в глаза откуда-то изнутри, и быстро растекающийся по зрачку, как капля чернил в стакане воды - пара-тройка мгновений, и ничего, кроме этого страха во взгляде гоблина не остается. Миг спустя, не остается и страха - умер. Только одинокая слезинка катится по длинному зеленому носу, оставляя за собой в покрыващей лицо копоти широкую борозду. Кап. Сорвалась с кончика шнобеля....
Стэнли судорожно выдыхает. Голову на пол-шишечки приподнимает, чтобы оглядеться.
Вокруг - карнавал. Пули - градом, дерьмо за шиворот - водопадом. Ночь голосит на все лады варварским наречием косых.
Где свои? Нет своих!
Стенли ловит на себе насмешливо-вопросительный взгляд уцелевшего гнома-капрала. Да уж, отлично, наверное, смотрится бравый лейтенант!
Стэнли сглатывает вставший в горле ком, и выдыхает: "Отступаем!". Понимает, что не слышит даже сам себя, и орет, что есть мочи:
-Отходим! - для верности еще и рукой показывая в сторону позиции, занятой остатками отделения.
И вот Аргайл начинает отползать, неавантажно двигаясь задницей вперед. Ладонь тут же во что-то липкое попадает - не то с погибшего рядового натекло, не то собачка тут присела. Некогда разглядывать - косые рубят так, что хоть мамку зови. Скрежеща зубами, чтобы они чечетку плясать не начали, Аргайл отползает.
И замечает чертова санитара, который, похоже, решил у трупа сослуживца оборону Аламо устроить. Один против всей чертовой банды.
Колеблется Аргайл. Колеблется, но решение принимает. Такое, чтобы перед собой стыдно не было. Рискуя выхаркать собственные порванные в лоскуты голосовые связки, орет во всю свою дурь, на пределе возможного:
-Морпех! Отступай, еб твою мать! Прикроем!
И гному потом:
-Капрал, огонь на подавление!