Возможно, кого-то это могло удивить, но к детям, в том числе и к тем, кому не слишком везло с самого рождения, герцог относился очень даже неплохо. Кто-то наверное мог бы даже сказать, что детей герцог любит… Он же сам никогда над этим вопросом не думал, хоть и осознавал, что дети почти не раздражают его, и вызывают намного меньшую неприязнь, чем взрослые… Да.
К слову сказать, его престарелая матушка патронировала несколько специализированных заведений для сирот. Собственно, на его, герцога, средства… причём не малые.
В общем, в сложившейся ситуации Баккендорф и правда собирался облагодетельствовать «маленьких чертенят» шиллингом, и даже наверное согласился бы, и не стал мешать доктору дать им второй шиллинг. Но предводитель у всей этой облезлой братии оказался еще тем наглецом, и затребовал целый флорин, и еще по некому трупенсу каждому из оборванцев. Герцог никогда не страдал таким благородным пороком, как скупость, и вообще не слишком еще хорошо вник во всю эту совершенно абсурдную британскую денежную систему, но даже он вполне понимал, что маленький мерзавец перегибает палку.
Понятно, конечно, что этот шакалёнок просто не осознавал, что за фигура сейчас стоит перед ним, и вероятно принял гергоца за какого-нибудь мелкого офицеришку, или еще кого похуже, но Баккендорфу уже совсем расхотелось давать ему свой шиллинг.
Ситуация для бедного Феликса опять сложилась совсем непривычная… Впрочем всё его пребывание в столице этой ужасной страны было одной большой непривычной и не слишком приятной ситуацией.
В обычное время, в дело уже бы вступил Краузе… И вероятно быстренько объяснил бы наглому мальчишке, как надо себя вести, или сделал бы еще что-нибудь. Уж кто-то, а старик Краузе в вопросах воспитания был настоящим профессором.
Пока герцог шевелил усами, пыхтел, и пытался прийти к какому-то согласию с самим собой, из театра появился какой-то хлыщ, и возымел наглость вмешаться не в своё дело.
Ничего удивительно, впрочем, в этом и не было, так как в этой стране вообще никто не имел ни малейшего понятия ни о хороших манерах, ни о том чтобы знать своё место. Тем более что этот неприятный субъект оказался представителем одной из самых омерзительных профессий. Если конечно это слово применимо к столь гнусному ремеслу, как журналистика.
О, фон Баккендорф мог сказать много хороших слов о всей этой братии, и будь его воля, давно бы собрал их всех и отправил бы гоняться за ящерицами по болотам Венеры.
Рука его, та, что с хлыстом, сама собой выпрыгнула из-за спины, и задрожала слегка.
Томас Лейн… герцогу было знакомо это сочетание звуков. И эту премерзкую нагловатую физиономию он уже, кажется, где-то видел. Тем хуже…
Этот мерзавец похоже шёл по тому же следу, что и они, и уже даже успел перекупить важный источник информации… Тут герцог фыркнул и покачал головой про себя. Он уже начинал думать как какой-нибудь частный сыщик.
Негодуя и начиная закипать изнутри, фон Баккендорф застыл на месте, глядя на журналиста полным откровенной неприязни взглядом, и ожидая пока кто-нибудь соблаговолит уже представить его… Не самому же ему, герцогу, это делать?!