Джон
Аделаида слегка улыбнулась - лишь кончиками губ, такой отточенной эффектной улыбкой, которая, как ей наверняка было известно, придавала ее виду загадочности и романтического флера femme fatale.
- Мистер Джон, как не стыдно, без разрешения вторгаться в мысли дамы, да еще и по такой причине - недоверие ее словам. Вы считаете, что я - лгунья, мистер Джон... Ах, как же меня это огорчает. Я не люблю, когда моим словам не доверяют, пусть даже они идут и вразрез с общепринятыми нормами представления о том, как устроен мир, - Аделаида фон Хексе надула губки, состроив обиженное личико. - Но я покажу вам, мистер Фома Неверующий, что значит - ведьма. Я могла бы рассказать, рассказать о древней традиции, уходящей еще в языческое прошлое нашей планеты, еще в те времена, когда небо было молодым, а земля - совсем юной. Об искусстве чувствовать ритмы мироздания, общаться с ним на одном языке, помогать ему продолжать свое развитие по заведомо предписанному пути, и таким образом влиять на ткань реальности, покрывая теми узорами, которые желанны и которые доступны. О мудрых тайнах и тайной мудрости, хранимых тысячелетиями и передаваемых из поколения в поколение, ради всеобщего блага человечества. Такое я могла бы вам рассказать, и еще очень, очень многое. Но ведь вы бы все равно не поверили мне; вы считаете, что я - лгунья и шарлатанка, а если бы вы и приняли как аксиому тот факт, что тайные силы существуют (и уж кому-кому, как не вам, мистер Джон, об этом знать - ведь вы и сами отмечены Древним Даром, я это сразу почувствовала, как увидела вас, и вот - вы попытались прочесть мои мысли, подтвердив мои ощущения), вы наверняка станете считать меня каким-то чудовищем, из тех, которые выдумало пораженное опухолью ненависти и собственного ничтожества больное сознание средневековых христиан; тех, кто убивал и сжигал моих сестер и собратьев десятками, а невинных, ложно принятых за одного из нас - тысячами. "Ведьма, злобная тварь, наводящая проклятия, поклоняющаяся Дьяволу и сводящая благочестивых людей в могилу", вот так характеризуют нас те, кто нам не верит и кто нас боится. Ну что же, я покажу вам, что значит - "быть ведьмой"... Девушка подняла руку и мягко коснулась век Джона. Молодой человек не сопротивлялся - его охватило какое-то странное оцепенение, его воля растворилась в темных глазах Аделаиды, посему он лишь послушно закрыл глаза, и...
... стало очень, очень темно. Словно в одночасье выключили солнце и свет в мире исчез полностью. И тишина... Умолкла негромкая музыка, игравшая в "Corona Borealis", пропало тихое позвякивание посуды, которую протирала одна из официанток за стойкой. Пропали все звуки, словно Джону уши залили тягучей смолой, такой же черной, как и абсолютная темнота вокруг него. Он не ощущал ни рук, ни ног, ни тела - лишь осознавал, что он Есть, он Существует, но вот как и где - совершенно было непонятно. Внезапно он услышал какой-то звук, какой-то странный шум где-то... не рядом. Какое-то мерное постукивание; мягкий удар, потом шорох, потом еще какой-то звук - металлический негромкий, и снова - дар, шорох, раз за разом. Внезапно ощущение тела вернулось к Джону - вместе с липким холодным потом, который он ощутил у себя на спине и на висках, и вместе с липким холодным ужасом, когда понял, что именно могло производить эти звуки, пусть даже - слава Господу Богу - никогда прежде в здравом рассудке Джон не слышал подобного. Так мог звучать заступ могильщика, зарывающего могилу, если слушать изнутри гроба... Вздрогнув - не столько телом, сколько разумом и душою - Джон изо всех сил напрягся и...
... открыл глаза. За высокими окнами "Северной Короны" уже сгущались сумерки. Зал был освещен свечами на столах и небольшими электрическими лампами в аккуратных неброских абажурах; пахло ванилью, кофе и хорошим табаком. Взглянув на высокие старинные часы с бронзовым маятником, стоявшие у барной стойки, Джон поразился: сейчас было пять часов вечера. На столике перед молодым человеком стояла недопитая чашка черного кофе, рядом лежала развернутая газета, словно он всего миг нащад отложил ее в сторону; чуть поотдаль лежал лист бумаги, аккуратно сложенный вдвое. На нем виднелась надпись аккуратным почерком: "Мистеру Джону Харди, журналисту".
Официантка, проходившая мимо, приветливо улыбнулась и спросила:
- Еще кофе? Вы сегодня им явно злоупотребляете, будьте осторожны, говорят, после всю ночь не уснуть будет.
Норма, Кристофер
... Следы босых ног уходили вниз, к металлической двери подвала, а дверь справа действительно привела их в кухню - точнее, в то, что от нее осталось. Средних габаритов помещение, в котором была заржавелая морозильная камера, массивная каменная печь с духовкой (рядом лежала охапка отсыревших дров для растопки), узкая кладовая для продуктов, стол и несколько тумбочек. В кладовой, открытая дверь которо повисла на одной петле, продуктов почти не было - лишь несколько покрытых пылью вздувшихся жестянок, два холщовых мешка, в которых раньше были какие-то крупы, покрытая плесенью картонная коробка с чем-то, что уже не поддавалось идентификации, и россыпей крысиного помета.
Массивная дубовая дверь справа от входа в кухню вела в столовую и была плотно закрыта; напротив нее, слева от входа, виднелась лестница, уходящая вниз - насколько помнила Норма, она вела в большую кухонную кладовую и склад. Следов того, что кто-либо здесь жил и регулярно готовил, отсутствовали напрочь; все производило впечатление величайшего запустения и упадка. И не мудрено - после злосчастной семьи Макарьен, которая попала в сумасшедший дом после непродолжительного проживания здесь, дом долгое врем пустовал, потом был снова сдан, но новые жильцы покинули его в спешке практически через неделю и даже не вернулись за задатком, так, во всяком случае, говорил босс Нормы. Потом был снова период ожидания, новые арендаторы, которые даже двух дней здесь не продержались и точно также сбежали, не уведомив даже о том, что съехали. А потом дом два года снова пустовал. Только сейчас Норма осознала, что за два года дом слишком быстро пришел в такое плачевное состояние, которое можно было бы объяснить минимум десятилетием бездействия и отсутствия жильцов. Выглядело это действительно странно и пугающе, и, словно самих только мыслей было мало, внезапно за спиной у вошедших в кухню Нормы и Кристофера раздался тихий скрип, после чего - оглушающий грохот. Дверь захлопнулась сама по себе, хотя ни сквозняка, ни тем более - такого сильного порыва ветра, чтобы так хлопнуть кухонной дверью, ни сыщик, ни риэлтер не ощутили. Что они ощутили - это ледяные пальцы страха, потихоньку начавшего сжимать их сердца. За дверью тем временем заскрипели прогнившие половицы и послышались негромкие шлепки босых ног по деревянному полу.
Джошуа
Немного задержавшись по дороге домой чтобы вставить необычный рисунок миссис Кармоди в рамку, молодой доктор подъехал к Помесью Кэнаван примерно в без четверти шесть вечера. Уже совсем стемнело, и улица Вязов освещалась теперь редкими электрическими фонарями, желтоватый свет которых быстро рассеивался в поднявшемся с моря седом тумане. Окна Поместья приветственно и ярко горели на половине доктора Кэнаван, из-за чего смотрящему на здание вся остальная его часть сливалась в сплошное черное пятно. Ближайший фонарь был далеко - у дома мистера Корбитта, что жил напротив, поэтому Джошуа потратил несколько минут на то, чтобы вытащить ключи и наконец открыть входную дверь. Пока молодо человек возился с замком, пытаясь оледеневшими от промозглой вечерней сырости пальцами попасть в скважину непослушным ключом, он услышал, как подъехала и остановилась машина соседа - мистер Корбитт отправлялся на прогулки по городу или побережью каждое воскресенье, это был его своеобразный ритуал, независящий ни от времени года, ни от погоды. Поэтому, когда Джошуа подобрал оставленную на крыльце картину, он повернулся, чтобы поприветствовать тихого и всегда вежливого соседа, но в последний момент передумал - уж слишком странным показалось Джошуа то, невольным свидетелем чего он стал.
Мистер Корбитт вышел из машины, воровато озираясь по сторонам. Какое-то время он стоял у багажника, пристально всматриваясь в туман, заполонивший всю улицу, и, видимо, посчитав, что никого поблизости нет (Джошуа был в тени веранды пансиона, невидимый из-за яркого света в крыле доктора Кэнаван, слепившего глаза смотрящего на Поместье), открыл дверцу багажника и вытащил оттуда два холщовых свертка. Один из них был небольшим и круглым, другой - по форме и размеру напоминал небольшую бейсбольную биту. Поддавшись сиюминутной блажи и решив удовлетворить свое любопытство, Джошуа ничего не делал - лишь наблюдал за тем, как мистер Корбитт усиленно пытается скрыть тот факт, что он привез эти две вещи с собой. Тихий сосед подошел к своей входной двери, и, зажав оба свертка одной рукой, второй начал открывать замок. Видимо, он столкнулся с теми же проблемами, что немногим ранее и Джошуа, поскольку эта процедура занла у него довольно долгое время. Мистер Корбитт начал откровенно нервничать, и из-за этого не удержал больший из свертков - с негромким стуком тот упал на деревянный пол веранды и покатился в сторону ступенек. Часть холста, которым был обернут предмет, развернулась, и Джошуа увидел что-то, очень сильно напомнившее ему бледную детскую ручку с маленькими посиневшими пальчиками. Вполне вероятно, конечно, что это воображение сыграло дурную шутку с молодым доктором - но будучи медиком, он вряд ли бы спутал это с чем-либо еще.
Тихонько чертыхнувшись, мистер Корбитт подбежал к этому предмету, завернул его обратно в холст, снова внимательно огляделся по сторонам, после чего вернулся к входной двери. Через мгновение или два он наконец справился с замком и вошел в свой дом, а Джошуа остался стоять на веранде своего пансиона, до сих пор не в силах осознать все то, что увидел.