 |
|
Отец Казимир в Ровно жил скромно. Из немалых апартаментов при Арене, выделенных ему, использовал он только небольшую комнатушку, которую сам переоборудовал в келью, а остальные комнаты пустовали, в их числе и огромная спальня с гаргантюанской кроватью, на которой вдесятером можно спать. В город почти не выходил, а потому фривольная здешняя атмосфера почти не коснулась сего достойного представителя ордена святого Луциана Защитника. Но даже за это небольшое время некоторые волны океана греха, порока и разврата, коим, несомненно, сей град являлся, докатывались до святого отца. Молоденькие девушки, годившиеся ему во внучки, залазили через окна. Одна даже вломилась прямо когда достойный паладин принимал ванну, и аккурат в оную ванну к нему залезла. А тут ведь охрана. Стражи недреманные. Но, наверное, не совсем неподкупные. Почтенные матроны - и то осаждали с непристойными предложениями, стоило нос показать в городе. Дети бегали стайками за паладином, юноши набивались в оруженосцы. Словом, да. В город лучше не соваться - для собственного душевного спокойствия и поддержания духа в состоянии, далёком от гордыни. Визитёры, конечно, не унялись. Но реже стали, после того как пожаловался служителям чернокожим. Уже не каждый день беспокоили седовласого ветерана борьбы с нечистью юные девы с раскрасневшимися ланитами и легко обнажаемыми полными персями, отвлекая от благочестивых мыслей. И юноши со взором горящим, молящие... гм, гм. Ладно, так о чём это мы. Услышав тихий стук в дверь из своей кельи, Казимир подумал: "Ну вот опять." Прочтя краткую молитву для поборания соблазнов и поплотней закутавшись в рясу, несмотря на приятную и на диво тёплую погоду, Казимир выступил к двери, словно на битву с чудищем. С решимостью в сердце и твёрдостью во взгляде. Отворил оконце, глянул через решётку узорную на посетителя. Так и знал. Так и знал. Женщина. Протянулась уже рука у отца Казимира, чтоб окошечко захлопнуть без слов, но удержало что-то. Мороз по коже пробежал. Показалось, видел он её где-то. Нет, наваждение, должно быть. Наклонился к решётке, присмотрелся. За дверью стояла богиня. Или святая, может быть. Паладин был в этом уверен, без сомнений, без догадок. Просто знал. Нет, не лицо, не красота, не что-то в этом роде. Выражение лица. Осанка. Сеточка морщин под глазами. Спокойное ожидание. Уверенность. Благожелательность какая-то... грозная. Как будто стихия. Как будто буря за окном собралась, такая вокруг ней аура. Аж воздух потрескивает. Никаким демонам не подделать такое. Никогда.
Без сомнений и раздумий открыл Казимир двери. Потому что сразу понял - никакие двери ей не преграда. Единственно из вежливости ждёт. Мелькнула в грешной голове шальная мысль - а грех ли спать с богиней? Мелькнула и пропала. Нет, не за этим она сюда пришла. Кивнули друг другу, прошли в молчании в келью, словно она тоже из Ордена. Ни слова не сказали. Казимир налил в кружки воды ключевой, хлеба у каждой положил ржаного два куска. Отпили по глотку. Впечатление вроде бы развеялось. Нет, не богиня она. Богиня у себя на лице шрамов бы не допустила. И морщин. И седины в волосах... наверное. И в то же время - молодая она вроде бы. Точно не старая. Поджарая. Сила в ней чувствуется. Фигура не очень-то женственная, но точёная, очерченная чётко. Одета в короткие какие-то штаны едва до колен, рубаху длинную в узорах незнакомых. Только неважно это всё. Старая, молодая. Богиня или нет. Женщина или мужчина. Может, это и называется - духовное родство?
- Я видела вас на Арене, отец Казимир.
Голос хрипловатый чуть, властный. Аж мурашки по телу.
- Я видела вас. Вы другой. Вы не за себя пришли биться. Не как остальные. Тут многие думают... бойцы - мол, мы за свой народ. За племя. За величие его. За спасение. А на деле - за себя. Такие ещё хуже, чем честные... себялюбцы.
Пауза повисла. То ли слова она подбирает, то ли и вправду думает о жалких себялюбцах-"героях" Арены. - Я пришла вас... попросить, отец Казимир. Или... может, лучше сказать - посоветовать? Тоже не то. Вот как скажу - лучше бы вам никогда не приходить в этот город. И Арену. Оставьте это, пока не поздно. Не этот путь правильный.
Большая сила была в этих словах. Паладин знал по опыту, что такую силу имеют слова людей, годами не произносящих ни слова лжи. Смятенные мысли забились в Казимировой голове. Многие - недостойные. Хотел он ответить, что иначе погибнет его народ, что иначе нечисть захлестнёт людей, что не было другого выхода, что... застряли в горле слова. А она продолжала.
- Говорю я так, потому что сама некогда была на вашем месте. Встретилась я с ужасным испытанием. Должна я была... спасти народ добрый и войны не знающий от лютых... нелюдей. Но не могла. Их сила была. А нас, защитников... совсем мало. Как ручей перед морем. Как мышь против тигра. И страшно было, очень. Мы знали, что никакой надежды нет. Что не устоять нам ни за что, даже будь нас и в десять, и в сто раз больше. Глаза её сверкнули, лицо на секунду исказила гримаса боли - видно, за бледными тенями слов таились зримые, острые и болезненные воспоминания.
- И тогда я - получила Силу. Не сразу. Не просто. Но - получила. Силу превыше разумения. Огненным бичом я стала, раскалённым пламенем, и ужаснулся мне лютый тот народ. Палачи, что жестокость с молоком матери впитали, корчились у моих ног и рыдали, как младенцы. Боевые звери их бежали, едва заслышав мой голос, и стены городов их падали от моего жеста. Сполна напоила я народ лютый их же лекарством, и богов их поразила моя рука в их храмах, и тщетно сотрясали воздух молитвы жрецов - их боги забились в тёмные углы, не смея встать у меня на пути. Сделалась я ужасом и пеплом, ночью народов и сумерками мира.
Слова звучали, по-прежнему правдивые, но, хотя отец Казимир и знал, что всё это правда, поверить - по-настоящему поверить - не мог. Просто не укладывалось всё это в голове. Не говорят люди таких слов. То есть говорят, но они должны при этом лгать. Ошарашенный, слушал он дальше. - Быть может, думаете вы, что можно как-то по-другому было поступить с Силой. Мягче. Я тоже так думала. И пробовала. Не раз и не два. Но - нет. Нельзя. Не получается. Или так, или - бессилие.
Смотрел, как она кусает губы. Молчал.
- Самое худшее - потом. Тот народ, что хотела я спасти, стал мне... нам... поклоняться. Жертвы приносить. Так они думали, не отучить было. Не запретить. Запретишь - тайно делали. На себя надеятся перестали. Понять ничего не пытались. Научить их тоже... не выходило. Каждое слово наше превращали в... канон. А потом пошли толкования, да такие... Впрочем, неважно. Плохо всё кончилось, поверьте. Хуже, чем было. Пришлось из этого мира уйти, оставить их... собственной судьбе. Но до сих пор я ночами слышу их голоса. Их зов. Они поют на своём языке. Вернись, Красная Тара. Вернись. Сокруши наших врагов. Дай нам сил. К счастью, почти никто... уже не верит по-настоящему.
Женщина монотонно, спокойно продолжала.
- Я иногда прихожу туда, не могу удержаться. Слишком... больно. Стараюсь помочь. Так, чтоб они не поняли, что им помогают. Чтоб не заподозрили даже. Чтоб не отнять... свободы. Я вижу ясно - то, что я сделала тогда... искалечило их судьбу. Вырвало её из их рук. Теперь их судьбу всегда решают другие. Они - разучились.
Подняла на тебя взгляд.
- Отец Казимир, вы на этом пути. Ясно мне это, как день. Я этот путь прошла. Если выиграете ещё дважды - уже с него не свернуть. Если проиграете - зря жизнь свою потратите. Прошу, не калечьте свой народ, какой бы страшной не казалась угроза, какими бы ужасными именами не звали врага, какой бы безнадёжной борьба не казалась. Пусть - сами. Вы - сами. Идите к ним. В страшные времена нужнее всего свет. Нужней всего - герои. Примеры. А вы сидите здесь... забавляете... богов.
Последние слова она произнесла как ругательство. Со злостью. Нет. С праведным гневом. Продолжала тихо, но страшно. Жутко.
- А если вы мне не верите - попросите меня о помощи, если осмелитесь. Крикните в самую тёмную ночь. Там, где око ужаса и сердцевина отчаянья. Крикните со всем своим разумением и осознанием. Назовите меня по имени. Курукулла. Слова - придут. Да, придут. Как там вашего ужасного... божка зовут? Свистящий шёпот не был вопросом. Видел Казимир - перед ним уже не поседевшая, хотя и крепкая, женщина, а юная дева лет шестнадцати от силы. Мысли её - острые, как клинки, невидимые, но ощущаемые сердцем - пронзают всё вокруг ажурной паутиной. Всё - в том числе и Казимира. Призрачно обозначилась лишняя пара рук с боевым луком, увитым цветами. И угадывалось на шее украшение - гирлянда из голов. Человечьих и... совсем не человечьих.
- Великий Нечистый, хха. Призовите меня - и вы увидите, можете ли сострадать демонам, святой отец. Я его отмою... в купели своей благодати. Докрасна.
Ужасно звучала эта угроза, хотя слова были вроде бы безобидными. Потом всё прошло. Снова женщина сидит напротив, не дух праведного гнева. Правда, моложе уже значительно, без седины. - Простите, - тихо сказала она. Виновато так, как ребёнок нашаливший. Улыбнулась озорно слегка. - Невольно вырвалось. Пожалуй, пора мне уже. Всё, что могла, я сказала.
|