В следующих сериях:
Пако сидела на ветке дерева и старалась не шуметь. Тихо-тихо. Как мышка. нет, как спящая летучая мышка. Нет, как спящий ленивец. Да, как вон тот, что рядышком. Спит-спит-спит, и даже не посапывает. Вот и она будет сидеть так же, и даже не пискнет, глядя на то, как люди с оплавленной кожей повалят на землю её мать и начнут есть живьём. Крик матери был громким. До ужаса громким. Казалось, он заливался Пако не только в уши, но и нос, и приоткрытый рот, и через каждую пору. Наверное, она так же кричала бы, если бы ей одновременно выедали бы руки, ноги и внутренности в мягком животе. Между прочим, именно так каждый из них стал тем, кем был сейчас. Их слюна капала матери на живот и одежду. Ткань быстро темнела и старела, а кожа оплавлялась, словно бы резина.
А Пако? Пако молчала. Она даже не могла побледнеть. Дальше уже было некуда. Она просто смотрела на происходящее часто-часто моргая. Она всё ещё не знала, бросятся ли зомби на неё, если заметят, или уже нет. В конце концов, для них она, сейчас, наверное, как надкушенный бутерброд, баюкающий свою руку, которая, кстати, уже почти не болела. Наверное, от потери крови её сознание начинало меркнуть: как иначе можно объяснить, что рука, с порванными чужими зубами мышцами, с окровавленной жёлто-красной косточкой, с оплавившейся кожей, изуродовавшей руку, почти не болит. Она ведь столько крови потеряла. Сколько? Литр? Два? Три? Кажется, в человеке их всего пять.
Но Пако, всё равно, хотелось плакать. Не смотря ни на что.