А затем мир запылал красками, время растекалось и сжималось вновь вокруг ударов, уклонений, стуков и тресков. Ты бьешь - тебя бьют. Мешанина из вооруженных тел. Дроу брались воспевать поэтику войны - но это оттого, что они вечно позади. В гуще событий нет поэзии. Тут есть мышцы, камень, острые кости и блестящий металл. Есть боль, ярость, жжение, последнее озарение, страх и грязь под ногами. Троттх бил, тыкал, громил, обрушивал тяжелую дубину, защищая щитоносца, перехватывающего вражеские удары. Когда все пошло не так гоблин ошалел. Не столько от удара, сколько от пережитого волнения, излитой злобы и непонимания. По телу прошлись тяжелые ноги, словно он уже мертв. Еще один наступил куда-то над печенкой. Маканщика пробил холодный пот: на верхней части тела лежал копьеносец и его кровь заливала подбородок и шею. Гоблин наконец слегка вздохнул - и в нос ударил тяжелый запах грязи, пота, свежей крови - не самая сильная, но словно перебивающая остальные вонь.
По нему перестали топтаться и страх возрос. Ярость битвы была понятна - а что делать сейчас? Строй явно смят. Выскочить, и напасть со спины на целую сотню очертенелонепобедимых воинов? Пожалуй, он успеет ударить один-два раза. И все? Жизнь кончена? Не будет ни дома, ни трех сильных жен, мелких засранцев, снующих под ногами? Гоблин не мог заставить себя подвести черту. Лежать и вслушиваться было куда проще. Быть может они сейчас уйдут дальше, там ведь есть еще войска. Будут преследовать отступающих? Когда у гоблина отнять будущее, он не хуже всякого хоббита будет хвататься за соломинку. Спрятаться, затаиться. А как уйдут - отползти в кусты - и деру.