Заручившись согласием на помощь, Александр Андреевич сразу перешел к деловым вопросам. Он был совсем не против посодействовать своим посланцам по мере сил и возможностей. В доме оказался довольно внушительный арсенал, часть которого уже разошлась по рукам обитателей усадьбы. Впрочем, даже того, что осталось, хватило бы на вооружение изрядной ватажки. Здесь были и гладкоствольные охотничьи ружья, и нарезные карабины, и несколько револьверов. Патронов тоже было порядком, правда, только «ходовых» калибров – тех, что использовали сами обитатели дома.
С транспортом оказалось сложнее. В парке подвижного состава оказалось целых два «мотора» - легковой «Фиат»-ландоле и полуторатонный грузовичок «Даймлер-Бенц», впрочем, управлять автомобилем из отряда невольных соратников все равно никто не умел.
С другой стороны, конный завод усадьбы оказался довольно широк: пара упряжных битюгов, тонконогая орловская кобылка для бега впряженной в легкую двуколку-«эгоистку», и четыре верховых животных – два норовистых рыжих донца, прелестная серая кобылка арабской породы и буланый ахалтекинец, явно отгулявший свои лучшие годы – пожилой и печальный. Ахалтекинец оказался старым конем самого Александра Андреича, доживающим свой век в спокойствии и сытости, которого под седло не ставили уже года как два.
Сизов не отказал вдове в аренде битюга для замены погибшей от волчьих клыков лошадки, как дал согласие и на то, чтобы его посланцы запрягли в его собственную бричку второго мерина. Впрочем, как он сразу предупредил, доехать до обиталища Неждана в экипаже не удастся: лесными тропами бричка не пройдет, и ее все одно придется оставить в Сосновке. От деревни продвигаться далее придется или пешком, или верхами. Но верховых лошадей на всех не хватало, да и держаться в седле, помимо, само собой, Остапа, кое-как умел, как выяснилось, только Арсений…
Заботу о погибших согласилась взять на себя Агафья – мол, мужнино тело всяко везти в Сосновку, а потом дальше, к батюшке Стефану на отпевание и погребение по обряду. Отчего бы и других загубленных православных заодно не обиходить?
Собирались быстро – собирать особо нечего было. Львиная доля пожитков осталась в лесу на телеге, так что даже кое-какую одежку взамен безнадежно попорченной некоторым пришлось с благодарностью принять от хозяев усадьбы.
Таким образом, оставалось только выйти за ворота, подобрать тела Мстислава Карловича и Семена, впрячь сменную лошадь в телегу со скарбом, и выдвигаться в путь…
***
Пока суд да дело, Агафья отвела Ваську в сторонку. Погладила по голове ласково, и заговорила с ним тепло и сердечно, хоть глаза ее были печальны и красны от бессонной ночи в слезах:
-Ох, Васятка, правильно говорили - лихое время. И до меня дошло-докатилось лишенько! Ни дома, ни мужика…
Да ничего, перебедую как-никак. Деньжат подкопил покойный Фрол Кузьмич, царствие ему небесное, не оставил Бог милостью. Найму мужиков, новый дом в Сосновке срубят, хозяйством обзаведусь.
А вот и то, что вы с Миколой меня, грешную, не бросили, и от смерти неминучей спасли, я век не забуду. По гроб жизни.
Вы вот что, Васенька… Вы господам этим подмогните, дело христианское. А как подмогнете - возвращайтесь до меня, в Сосновку! Вместе дом сладим, вместе хозяйство поднимем. Будете мне сынками, а я вам – мамкой. Вместе-то оно легче…
А пока что на-ка! Мне ни к чему уж, а вам, молодым, ну как и жизнь сохранит…
И протянула Ваське замечательную фрол-кузьмичевскую двустволку, на которую Васька с Миколкой не раз заглядывались с восхищением. Изготовленная в далекой Англии, она была безупречна – длинные и узкие вороненые стволы, приклад и ложе благородного красного дерева, тонкая гравировка узора по казенной части… А как била-то – просто как рукой клала, хоть старый Фрол и ворчал, что дело тут не в ружье, а в руках.
Вместе с чудесным ружьем Ваське достался и отличный охотничий пояс тисненой кожи с патронташами и маленьким аккуратным ягдташем, с которым Фрол Кузьмич хаживал на охоту, а давеча и встретил свою смерть…
***
Пока товарищи по несчастью собирались в дорогу, Остап прошелся вдоль украшавшего стену гостиной ковра с развешенным на нем холодным оружием, еще давеча привлекшего его внимание.
Любовался, притрагивался аккуратно к узорчатым ножнам, некоторые клинки извлекал на свет Божий, любуясь игрой света на полированной глади стали. Ни на одном кинжале, ни на одной сабле не было ни пятнышка – за холодным оружием, хоть и висящим праздно на стене, в доме следили.
Внимание казака привлекла висящая чуть особняком сабля в простых, неброских ножнах, обтянутых змеиной кожей. Нет, не сабля – ятаган, с горбатым, изогнутым в непривычную сторону клинком, заточенным по внутренней кромке. Прокопенко взялся за рукоять белой кости с двумя «ушками» вместо оголовья – он слышал от знающих людей, что немирные бедуины в бою втыкали ятаганы в песок, и раздвоенное навершие служило сошкой для тяжелого ствола кремневого ружья – и с едва слышным шелестом вытянул оружие из ножен.
Ятаган был прекрасен. Лежал в ладони, как влитой. Рука ощущала его внушительный вес, обещавший легко сечь кости на добром ударе, но при этом идеальный баланс создавал ощущение невесомости оружия на замахе. А Остап, конечно, не смог удержаться от пары-тройки аккуратных пробных взмахов. Чуть непривычно, и все же идеально.
Потом казак рассмотрел клинок поближе. Серая, совсем не блестящая поверхность стали была покрыта частым волнистым узором, словно балтийское море легкой рябью перед первым осенним штормом. Это был легендарный восточный булат.
А еще Остап увидел изящную гравировку по клинку – длинную надпись басурманской вязью.
-Знатока холодного оружия сразу видно, – прозвучал голос за плечом. Остап обернулся – за его спиной стоял сам хозяин дома.
-Этот ятаган я привез много лет назад из Хивы, мне подарил его советник тамошнего хана в благодарность за одну услугу, оказанную его сиятельству. Отличное оружие! Одинаково легко рубит шелковый платок и три железных прута, завернутых в мокрую верблюжью шкуру, можете мне поверить. Видите надписи на клинке? Это суры из Корана против нечести и злых духов… Знаете что? Возьмите его с собой. Вдруг пригодится?