Вот уже и усадьба недалеко... вот с ее стороны одиноко грохнул винтовочный выстрел и рядом совсем разлетелась волчья башка... Кажется - руку протяни - и будешь спасен...
Но черт его, Алексея, дернул на бегу оглянуться назад, дорогу проверить... И разом сковало ноги, а из обмякшей руки упал на землю кистень-самоделок. Нет, хоть и смешны для просвещенных умов библейские сказки, но как не вспомнить об исходе Лота? О глупой жене, что оглянулась на бегу и обратилась в соляной столп?
Именно так сейчас и ощущал себя Серебряков-младший - соляным столпом. Более того - весь мир кругом, казалось, застыл и двигается тихо-тихо, словно в пантомимическом театре. И вся эта тихоходность казалась жестокой насмешкой над разумом. Издевательски медленно из тьмы выплывали жестокие черные тени. О четырех ногах, с горящими угольями глаз. А впереди всех - вожак стаи. Такого увидав, самый что ни на есть городской житель, что зайца живого ни в жисть не видал, и то за вожака признает. Тушей с теленка, глаза не углями - жерлами вулканов горят. И ясно видно, со все той же издевкой, что смерть путникам пришла. Не успели сбежать. Не смогли.
Как понял это Серебряков, как осознал всем своим матерьялистическим умом, что это - конец, и никак не отменишь, так вдруг сразу и ступор с него слетел. И страх вместе с ним, а заместо страха взыграла в нем злость. Не та ненависть, что у солдата к врагу бывает, а именно злость - горькая, детская, как от обиды несправедливой. Дети малые от такой злости куклы ломают да камнями кидаются, а у Алексея руки к другому привыкли. Скользнула свободная ныне рука под полу шинели, нащупала ребристый увесистый шар. "Хранцузка", как окрестил ее продавец - одноглазый дезертир. И себя не помня, рванул Сергей чеку, да и запустил гранату в самую гущу волков. Не о себе думал - злость срывал...