Петренко подался от двери, предоставив неприятелю набегать в комнату прямо на стволы соратников с таким расчетом, что если негодяям будет мало свинца по фронту, он сможет добавить им еще и стали с фланга. Любитель поножовщины, замешкавшийся в просвете двери, тут же познакомился с альтернативными методиками использования короткого клинкового оружия в бою. Первый нож Стивы сшиб со здоровяка картуз, а второй утоп в густой бороде пониже рта. Обладатель мясницкого тесака сделал пару шагов назад и, хрипя, сполз по стенке сеней на пол. Между тем сквознячок из разбитых окон начал потихоньку вытягивать пороховую гарь из сеней и хаты, стало видно значительно лучше. Лисицкий обхватил рукоять "маузера" двумя руками и поймал на мушку бородатую физиономию в маленьком сенном окошке, но тут, видно, в дело вступили "старшие товарищи". Кто-то снаружи крикнул скрипучим голосом: "А ну, дай я!", и бородатая рожа за оконцем сменилась рыжей и рябой. Мужик, просунувший в сени кончик ствола трехлинейки, вид имел лихой и разбойный, и здорово смахивал на битого жизнью уличного кота. Чернявый обладатель обреза метнулся мимо дверного проема на другую сторону, а его место занял дядька средних лет с вислыми усами под хохла, в изрядном кожушке и при трехлинейном обрезе. Котоподобный и хохол разом выстрелили в Лисицкого. Пули щелкнули по бревнам стены совсем рядом с летчиком, но он даже не дрогнул. Человеку, бесстрашно заходившему в лобовую атаку на германского аса, самообладания было не занимать.
Вслед за залпом в сенях раздался злобный окрик: «Давай, сучий потрох, чого стоишь?», и в комнату попытался проскочить еще один рукопашник – молодой, безусый еще паренек в латаной сермяге, вооруженный лишь дубинкой. Подбадривая себя истошным визгом, он бросился на притаившегося у двери Петренко, и эта ошибка стала для пацана фатальной. Механик выполнил прием четко, как на соломенном чучеле – коротким кистевым движением сбил направленный в голову удар, выполнил подшаг и с молодецким хэканьем всадил штык пареньку в диафрагму по самое «не балуй». Визг оборвался. Петренко приподнял жертву, заставив опираться на пол только пальцами ног, чтобы штык вошел глубже. Юнец висел, выпучив глаза и судорожно разевая рот, как волжский сом поднятый на острогу. Было видно, что ему отчаянно хочется кричать, но на это нет никакой возможности, даже такого подарка уходящая жизнь бедолаге не предоставила. Безжалостный Петренко шагнул чуть в сторону и сбросил жертву со штыка на пол, как охапку сена вилами, сердито ворча себе под нос. Когда тело коснулось досок пола, юный разбойник был уже мертв.
Остап в эти мгновения открыл огонь в бросившегося на него мужика с берданкой. Первая пуля, кажется, прошла вскользь – армяк на боку бородача распорола, но крови брызнуло едва-едва, да к тому же разбойник только сбился с шага, а не повалился с ног, как положено при встрече с десятимиллиметровой пулей. Казак взвел курок еще раз, чтобы довести дело до конца, и выстрелил вдругорядь.
Как такое получилось, Остап не понял. Как он, прожженный боец с войной за плечами, умудрился допустить детскую ошибку в хвате револьвера, подставив пальцы под вырывающиеся при выстреле из барабана пороховые газы? Острая боль заставила Прокопенко выронить «Вессона» на валяющиеся под окном мертвые тела. Отчаянно тряся покалеченной шуйцей, казак втянулся в дом, костеря себя на чем свет стоит. И это было лишь начало его бед. Недобитый разбойник с берданкой ничего не забыл и не простил. Он появился за окном, держа ружбайку на уровне пылающих гневом глаз. С пол секунды Остап, холодея, смотрел в эти два пламенных колодца над жерлом винтовочного ствола, а потом грянул выстрел.
Кажется, пуля задела череп по касательной, но Прокопенко почувствовал себя так, будто справный плотник от всей души отоварил его по лбу обушком. Боль, шок, звон в ушах, слёзы и сопли в три ручья, ватные ноги… Каким-то чудом устояв и оставшись в сознании, казак как сквозь туман слышал матерный лай и пальбу у соседнего окна и у себя за спиной. Затем последовали крики – бабий горестный и мужской торжествующий…
Васька вертел головой из стороны в сторону, будто старался уследить за мельканием карусели на ярмарке. Паренек приглядывал за окнами, оберегая тыл своих невольных соратников, а заодно и поглядывая, как обстоят дела. Дела, кажется, складывались не так и плохо. Ратные люди, что сразу отважно заняли позицию у самого входа, не давали разбойникам сунуться из сеней, и куча тел у порога росла. Сгрудившиеся за перевернутым столом гости кузьмичевского подворья тоже держались хладнокровно, как герои Стивенсона (которого Ваське, увы, почитать не довелось) в форте. Мстислав Карлович бормоча что-то под нос отправлял ножи в полет один за другим, Арсений постреливал из «браунинга», Миколка спешно перезаряжал свою берданку. Один Еврей Евреич в углу, забыв о зажатом в деснице здоровенном револьвере, вместо того, чтобы сражаться с разбойниками, скосил глаза к переносице и ощупывал свободной рукой свой громадный шнобель. Ну да все с ним понятно, видать, хочет из переплета на спинах православных выехать…
А вот в соседней комнате, кажется, было неладно. Одиночные выстрелы, доносившиеся оттуда, сменились слившимся в сплошной фон громыханием разнокалиберного оружия и неразборчивых матерных криков. А после очередного раскатистого залпа вдруг закричала тетка Агафья – долго, протяжно, душераздирающе…
ссылка