Кулешов пасы руками делает, пальцы свои изворачивая в непостижимые уму человеческому фигуры геометрические, шепчет страшные словеса на древнем языке, который никто из бойцов никогда не слышал.
Раз - и гулкий хлопок позади, там, где танк стоит, и тут же, следом, грохот отдаленный, и цветок пламени ярко-оранжевый, черный по краям, расцветает на телебашне. Стреляют бойцы ГСМН, стреляют беспорядочно, короткими очередями и одиночными. Стреляют бойцы ГСМН метко, может быть, не видя, но зная, где враг. Королёв снайпера засек, приметился, вжал гашетку, отдача страшная, клюнул сильно в плечо приклад пластиковый, а в прицеле - облачко дыма розового, на ветру застывающего, там, где голова была и блестяшка оптики вражеской.
Ближе вам надо идти, чтобы выкуривать их. Все это знают. Отсюда, даже с поддержкой танка, ничего не в силах сделать. Только расковырять Останкино и поломать башню совсем, но такой цели поставлено не было, а потому надо двигаться.
Узлов лежит, болью захлебываясь, яростью. Пытается направить гранатомета раструб на башню, спусковой крючок дрожащим пальцем вжать. Опасно. Отобрали от греха, чтобы не навредил своим же. Зима руки положил на голову бойца, Ариман - рядом уже. Кулешов, закончив свою языческую молитву - может, из-за этого больше ни в кого ни одна пуля не попала, даже рядом не просвистела - подползает к раненному и требует статус его озвучить.
Серьезно всё. Сейчас он в шоке глубоком, на адреналине. Минут пять, может, десять продержится. Если бы на операционном столе лежал - запросто бы вытащили с того света умники. Здесь, посреди дороги, в снегу и без правильных инструментов помочь нельзя ничем.
Только мучения прервать.
Давит слова непонятные. Теряется он. Зима видит. Душа - она живая, её видно прекрасно, если уметь смотреть. Аура тает, рассыпается, как рассыпается песочный замок, что волны морские облизывают, раз за разом оставляя всё меньше и меньше.