10:37 pm
Я сижу в темноте и слушаю как тикают шестерни в старых и дорогих часах в спальне леди Лавлайз. Рано овдовевшей, безутешной миссис Ады. По моему лицу, плечам и спине стекает грязная вода, мой костюм как пугало висит на позолоченном канделябре. Поселившийся в ткани дождь капля за каплей стекает на индийский ковёр.
Ливень настиг меня, когда я уже перелезал ограду особняка Грейлисов, чем-то разозливших мою добрую госпожу Аду. Гнилые люди - иные не обидят бедную вдову, но на их клумбах растут восхитительные белые астры. Я сижу на ковре, обнажённый и почти безоружный - завёрнутый в платок Рампури оттягивает карман небрежно брошенных на корзину с Ингваром брюк, тюрбан украшает мраморный лик ангела в изголовье постели. Тьма скрывает мою наготу, мои руки за спиной держат цветы. Я жду.
Проходит минута, и в комнату со свечой в руке входит леди Ада. Горничные не появляются здесь с тех пор, как одну из них задушил Ингвар - ручной питон доброй леди Лавлайз. Это место не для докучливых рук домашней прислуги - так желает леди дома и мы с Ингваром полностью с ней согласны: он в своём сытом змеином торпоре и я в своём голодном человеческом азарте.
Жёлтый свет пламени падает на ковёр и скоро добирается до моих босых ног, проливается на моё спокойное, сырое от дождя лицо и нагую грудь. Ада быстро, не оглядываясь, захлапывает за собой дверь. Огонёк её свечи трепещет от порыва ветра, но остаётся гореть. Хорошо. Его гипнотический танец понадобится нам, и скоро. Но сейчас я почтительно поднимаюсь и сгибаюсь в вежливом поклоне, протягивая леди Аде свой букет - белые цветы так хороши, когда оттеняют смуглый оттенок её кожи.
Леди тихо проходит к широкой постели и расправляется с застёжками своей одежды. В отличие от многих дам при дворе, Ада спит обнажённой.
- Что эта сырая ящерица забыла в моей спальне?
Она обращается к огромному зеркалу, в котором отражается её роскошное тело и мой силуэт за ним. Немного погодя, я расскажу ей, и леди загорится любопытством и азартом, и зальётся смехом. И Ингвар будет бесцеремонно выдворен из своей корзины и щепотка белого сокровища, что он охраняет под тугими кольцами своего тела, в промасленном конверте отправится мне за пазуху, и я снова окунусь в дождь, чтобы по велению Ады охотиться под холодными грязными струями на крыс в их сырых грязных норах. Но - после.
Сейчас огонёк свечи отражается в подёрнутых томной дымкой глазах леди Лавлайз и её тело вздрагивает, когда призрачная сталь иглы, которой нет, входит в вену на её предплечье, и жар её тела согревает мою холодную кровь.
2:56 am
Стоя здесь, на скрипучем гнилом полу в аппартаментах мистера Френсиса Даррела Хоба, я очень тоскую по теплой уютной тьме в спальне Ады. Даже прошитая дождём промозглая ночь за разбитым стеклом кажется вполне желанной, если сравнивать с той выгребной ямой, в которой обретается Френсис: обшитый досками и обставленный гниющей рухлядью кусок безнадёги, стены в котором служат лишь для того, чтобы врывающийся сквозь щели сквозняк колол меня сквозь сырую одежду, а крыша - чтобы удерживать в помещении смрад, который я стараюсь вдыхать лишь по крайней необходимости. Но хуже всего здесь - сам хозяин этой “меблированной комнаты”.
Хоб кривляется, прижатый к стене моей рукой за горло. Верхняя часть этого ничтожества источает амбре “Camel Piss”, а нижняя воняет всеми нечистотами, которые в силах исторгнуть крысиное тело. Поверьте мне на слово, даже самая грязная тюрьма в Каире не пахнет настолько плохо.
Свободной рукой я сжимаю конверт. Это тяжело, очень тяжело - стоять так, с крысиным горлом в одной руке и кокаином в другой, силясь выжать из первого хоть толику осмысленной речи, пока трясущиеся крысиные руки тянутся ко второму. Насколько проще было найти эту его дыру, забраться по водостоку и пару раз перемахнуть с крыши на крышу, а после разбить окно и влезть внутрь - прогулка в парке по сравнению с этим истошно-противным допросом. Я с трудом подавляю рвущееся из желудка отвращение, как давят ползущего по полу таракана и в который раз благодарю богов за полное отсутствие темперамента в моих жилах.
- Всё это будет твоим, Хоб. Я обещаю.
уголок конверта покачивается в моей руке, одурманенные крысиные глаза смотрят за ним, не отрываясь. Чуткий нос уже уловил, что внутри, даже сквозь всю вонь этого места, к которой крысолюд уже привык как к себе самому. Мой голос вкрадчив и тих, как шелест чешуи Ингвара по ковру:
- Твои веки тяжелеют, Френсис, скоро они нальются свинцом и глаза закроются совсем, но тебе и не нужно ничего видеть, ты ведь и так чуешь всё, что важно. Я досчитаю до трёх и ты уснёшь как младенец, а во сне нашепчешь мне ответы на всё, что я у тебя спрошу. А когда ты проснёшься, меня уже не будет здесь, скользкая ящерица уйдёт прочь и тебя никто не съёст...
сглатывая подступившую к горлу тошноту от представленной сцены, я внутренне содрогаюсь, но продолжаю:
- если ты скажешь правду, конечно.
Раз...
Два...
Три...
Кантуэл, Хоб. Расскажи мне, что ты слышал про шних у этого белоручки...