Когда начали возвращаться его гвардейцы, Эриху почему-то вспомнились дни тренировок на десантном транспортнике. Грязные и измождённые приходили они с боёв условных, так хотя бы почти в полном составе. Грязные и измождённые же пришли они с боя реального, но как мало их вернулось!
Мало и долго. По два человека, по три, то каждые минут пять, то через полчаса, то просто в процессе какого-то больного безвременья, когда сервитор что-то особенно яростно ковыряет, а ты глаза зажмуриваешь, а как распахиваешь, судорожным вздохом боль гоня - так они и идут вновь мрачной вереницей, кажется, что каждый в душу смотрит, с укором, с сожалением. Дышишь быстро-быстро сквозь зубы, полупьяный от обезболивающих и всё равно слишком явно боль чувствуешь.
Тяжело сказать, где её главный источник. Прикованность собственная к больничной койке и невозможность хотя бы просто лично поприветствовать переживших свой первый серьёзный бой? Или осознание, что совершенно ничем помочь не смог попавшим в мясорубку засады бойцам? И тут же покалывать начинают машинальные, но оттого ещё только более гадкие попытки оправдаться, убедить себя в том, что и не навредил хотя бы, не послал на убой, приказал обороняться, не контр-атаковать, не преследовать...
Всё равно стыдно, до раскалённых ушей стыдно, за десятки недочётов, что людям жизней стоили, вот так просто и по-настоящему. Когда целый транспортный корабль в варпе сгинул и кормом для демонов стал - не думал о масштабах, просто не пролезало в голову понимание такой внезапной гибели такого войска. Когда на планете забытые палатки и склады давно павших в боях с орками гвардейцев находили - тоже не было ощущения потери: не мой полк, не мои ребята, не мой долг и не моё поражение. Эрих же всегда тут и сейчас, а такие катаклизмы - не его зона ответственности. Ну что можно поделать с отказом генератора поля Геллера? С Ваагхом давних дней?
А тут всё было иначе. Тут был пополненный новобранцами полк и поспешные действия командования, тут была недооценка противника и слишком сильные надежды на содействие гражданского населения. Были, в конце концов, и личные ошибки капитана Реммара, ошибки, допущенные им при организации боевых порядков в форме походных построений, ошибки, связанные с неиспользованием передовых развед-подразделений, ошибки, кровью и пылью въевшиеся в кожу умывшегося, но всё равно борющегося со странной чесоткой офицера. Не мог он решить, что лучше - захлебнуться в потоках бордовых или задохнуться в смерчах пустынных. И то и другое достаточно болезненно для искупления вины, но недостаточно для прощения. Прощают живые, а не мёртвые. А эта публика и безропотней и требовательней одновременно.
Постепенно растворилось в безмятежных небесах уныние Эриха - для дымов пожарищ там место находится, унынию и усталости тоже есть куда податься, должно быть. Понемногу стал капитан 3-й роты проявлять интерес к происходившему на фронтах - надо же будет что-то гвардейцам сказать. Да, живых ещё достаточно, а значит, борьба продолжается. Имперская Гвардия - слишком отлаженный механизм, чтобы шестерни его давали сбой из-за каких-то песчинок. Враг будет перемолот. А вот то, что он сумел каким-то образом раствориться в городе и окрестностях - было тревожным знаком. Реммару точно было известно, что город обыскивали - даже в канализацию упорные разведчики забрались! И ничего. Высылали и авиацию, но и могучие и зоркие машины не обнаружили никаких следов перемещений больших людских масс. Быть может, их и не было так уж много? Потому и не стали развивать успех, не стали окружать и дробить по кускам изолированные друг от друга взводы, не стали, ведь им было чем заняться - собрать трофеи и... раненых и убитых. Вот если с первой категорией кандидатов на эвакуацию Эрих ещё мог внутренне согласиться, то вторая ставила его в тупик. Зачем им трупы своих павших? Тем более, что унести они всё равно успели не всех - те же штурмовавшие самого Эриха гады остались лежать в в четырёхэтажке почти в полном составе. Офицер лишь надеялся, что тела уже осмотрены спецами - сейчас полку каждая зацепка важна. Враг-то оказался умелым. Такого врага надо изучать.
Размышляя в этом ключе, Эрих вспомнил про ночное донесение своего радиста, Кенни Маккормика. Тогда, в пылу боя, Эрих удивился, конечно, способностям вчерашнего солдата СПО к высокому искусству и по сути таинству радиоперехвата, удивился, но особого значения не придал. А сейчас вспомнил. Кенни мог бы рассказать командованию что-то, что знал только он один, и это что-то могло стать недостающим куском в этой мозаике. Однако, заявить о такого рода знаниях своего радиста - означало выдать его во всех смыслах, подчеркнуть невольно его дикий и, быть может, опасный и еретический дар к манипуляции технологиями.
Эрих поёжился. Попросил дежурного санитара принести воды, а пока тот ходил, закрыл лицо оставшейся ладонью и долго мял и массировал переносицу, скулы, лоб и веки. Пульсирующая боль никуда не пропала. Наоборот, усилилась - вспомнился наградной плазма-пистолет, то, как он отплатил тому, кто слишком утилитарно с ним обращался.
- Позовите младшего техноадепта Клауса Ярсена, из 3-й роты, да. Скажите, что капитан Реммар хочет исповедоваться... в небрежном отношении к машинному духу оружия. И что у него есть просьба... исповедовать гвардейца Маккормика. Я поясню эту просьбу лично Клаусу.
Дежурный ушёл, а Эрих остался дальше терпеть своего мучителя-сервитора. И думать о равенстве офицера и гвардейца перед законом Омниссии.