Феликс думал, что мужчиной его сделала жгучая метиска, преступно красивая в своей портовой рванине. После жаркой ночи с ней, Прьето долго валялся на соломенной тафте, наблюдая за первыми лучами солнца в прорехах сарая у пристани. Утром сырой ветер украл жар сплетенных молодых тел, но ни он, ни шум прибоя, и даже мирская суета рыбаков не могли развеять ощущение высшего блаженства уже не юнца, но зрелого мужа.
Сегодня всё было точно так же и немного по-другому. Страсть тропического моря сильнее страсти тысячи развратных девиц. Своенравная любовница, стихия могла ласкать Феликса лёгким бризом, или украсить им пир для безымянных донных тварей. Их соитие, уже не соитие простых смертных, ломало каравеллу завоевателей и убивало невинный экипаж, оставляя в памяти Феликса Прьето калейдоскоп картин, достойных кисти великого мариниста.
В конце концов, вырвавшись из Её объятий, Феликс оказался не на прелой тафте, но на мокром песке. Солнце причиняло лишь боль; мышцы бастовали; на спёкшихся губах остался вкус Её естества - корка соли. Но...
Но.
Именно ночь с Ней, а не с безымянной метиской, превратила мальчишку-бастарда из семьи Прьето в конкистадора из Иберии.
...
На импровизированном собрании Феликс лишь вымученно кивнул. Даже бесплотные мысли отзывались мучительной болью в теле. Хотелось лечь в тень и пить-пить-пить на этом незнакомом пляже. Да и незнакомом ли? Шторм часто играл в дурные шутки с моряками...