Джим шагнул к силуэту. В смутных очертаниях тумана на месте его лица вампиру чудилось мучение – долгое, нескончаемое, превратившее своего носителя в злое нечто, движимое безумием, голодом и жаждой мести.
Вампир, ссутулившийся, окровавленный, с уродливым ошмётком плоти вместо левой руки, сейчас сам как никогда напоминал несчастного и потерянного подростка. Он и вправду очень устал. Всё тело болело.
– Кто ты? – звучно спросил Джим тоном, совсем непохожим на его обычный уличный говор с глумливыми нотками. Даже проявился акцент: английские слова получались грубыми, жёсткими – так говорят люди с далёкого востока. Голос контрастировал с обликом как слон контрастирует с посудной лавкой.
– Л… Леон… ардо… – прошелестела душа.
– Леонардо кто? Отвечай без утайки.
– Л… еонардо… Э… ванс… – шёпот шёл будто бы из центра туманного силуэта, выцветающего на глазах. Выплеснув всю свою ярость в эктоплазмическом буйстве, душа угасала, и её голос становился всё тише, а слова – бессвязнее.
– Кто послал тебя, Леонардо Эванс? – Джим шагнул к нему.
Душа молчала.
– Кто поработил тебя, Леонардо Эванс?
На этот вопрос Джим получил ответ. Исполненным невероятной, непредставимой человеку ненависти к своему мучителю голосом, Леонардо Эванс злобно зашипел:
– Г..а..б..р..и..э..ль... Г..р..э..й... Ч..а..с..о..в..щ..и..к! М..о..ё... б..р..о..ш..е..н..н..о..е... Д..и..т..я... – под конец фразы он уже едва выдавливал из себя слова.
«Хорошо. Часовщик значит, вот как».
– Requiescat in pace, Леонардо Эванс. Я отпускаю твои грехи, – Джим почтительно склонил голову перед недавним противником, прощаясь. И впился клыками ему в горло.
Вампир высасывал из души все соки, уничтожая её последнее пристанище: возможно, будь эта душа чиста и не запятнана адской порчей, мироздание не простило бы ему это преступление против законов земных и небесных.
Но Джим не считал Леонардо Эванса душой в полном смысле этого понимания. Всего лишь ещё один воин ад-Даджаля, павший пред мечом праведных. Ещё одна победа в бесконечном Джихаде. Победа, которую предрёк ему Бог.
Джим пил, и медленно формировалась костная ткань руки, обрастая волокнами мышц, стягиваясь в корсет кожи…
Вскоре Джим остался стоять один-одинёшенек посреди серого бескрайнего поля. На том месте, где, предположительно, находился до того отнорок Джонни и ворота назад, плясали венчики призрачного зеленоватого пламени, будто пробиваясь сюда из другого мира. Не составляло труда предположить, что вряд ли тут можно пройти назад.
«Интересно, что там с моей Стаей? Надеюсь, они додумались не проебать след? Ну или сделать хоть что-нибудь…»
С каждой минутой к Джиму возвращалось привычное расположение духа. А потом он заметил, что и вовсе не один: на некотором отдалении, сунув руки в карманы стареньких джинс, стоял Джонни Сильверсмит – почти такой же, как на фотографиях в полицейском участке. Только… только какой-то ирреальный. Похожий на мираж среди песков Сахары, на видение в полуденном арктическом небе…
– Привет, – сказал Джим.
Джонни не ответил, но ему показалось, что тот улыбается: немного печальной, но светлой улыбкой.
Марракеш вопросительно пожал плечами: мол, что?
И снова Джонни не ответил; только повернулся, приглашающе кивнув, и побрёл прочь, временами оглядываясь – маленький путеводный маяк в бескрайнем сером мире. Прищурившись, Джимми последовал за ним, размышляя о том, прозвали ли Габриэля Грэя Часовщиком за то, что творилось с электроникой в его присутствии, или же душа сказала ему о ком-то ином. Ком-то, о ком они пока не знали.
Сквозь туман пробивался свет бледной луны.
Спустя некоторое время.
Вот уже долгие часы Джим и его молчаливый спутник, маячивший впереди, шагали вдоль берега протянувшейся среди равнины реки. Воды её были густыми, мрачно-алыми, накатывая на берег и возбуждая в сознании Джима смутные картины безумных кровавых пиршеств, где тела людей и вампиров сплетались в подсвеченной Жаждой агонии, а клыки терзали плоть. Противоположный берег кровавой реки терялся в сизом тумане, но можно было предположить, что там вряд ли лучше, чем здесь.
Временами Марракешу даже приходилось останавливаться, чтобы привести себя в чувство и заново осознать, где он находится. Несколько раз он не мог сдержаться, упав на колени, и жадно лакая кровь. Через некоторое время это помогало, вампир двигался дальше, пока Джонни терпеливо ждал его в отдалении.
Наконец призрак привёл его к руинам каких-то стен, складывающимся в квадрат высотой по пояс Джиму. Однако дверь, входная дверь в этот пустой квадрат, была вполне себе целой. Петли были ввинчены прямо в воздух.
В последний раз внимательно посмотрев на Джима издалека, будто запоминая его лицо, душа Джонни шагнула в воды кровавой реки, растворяясь в дымке. И сгинула.
- Хм... – Марракеш минут пять подозрительно смотрел на дверь. Даже обошёл по периметру фундамент строения. Эван и Дрейк, будь они здесь, наверняка узнали бы в этой двери вход в «Петлю», но их не было, и спросить друзей Джим не мог.
Джим не знал, что делать. С одной стороны, призрак вряд ли был ему враждебен, но с другой… что, если всё это: ловушка, призванная окончательно расправиться с ним. Вдруг кто-то знает? Вдруг Джонни подослан ему кем-то, кто зафиксировал неудачу тринадцати чертей? Может быть, самим инфернальным Монсфельдом?!
Наконец Джим решился. Хмыкнув в последний раз, он повернулся на пятках и зашагал дальше, вниз по течению Реки Крови. Раз тут был один выход – наверняка найдётся и другой, а Ласомбра не хотел терять фактор непредсказуемости; особенно сейчас, когда их враги наверняка считают Стаю погибшей. В том, что с козлоногим установлена непосредственная связь, Джим сомневался: этот больше походил на вольного стрелка, не обязанного прямо отчитываться отцам-командирам.
Тем временем, он продолжал идти. Серая луна заползла за серый горизонт, и вместо неё наверху появилось солнце. Солнце тоже было серым. Только совсем чуть-чуть отливало грязно-жёлтым, но его свет не приносил Джиму вреда. Потому что и свет был серым.
В общем, следовало подумать о том, как обратить эту откровенно ненормальную ситуацию себе на пользу. Ведь, как говорил Сунь Цзы… впрочем, мы ещё не опустились настолько, чтобы цитировать Сунь Цзы по поводу и без.
Этим Джим и занялся. Где-то на середине своего путешествия он раздражённо стянул через голову окровавленную и драную во многих местах клетчатую рубашку, освободив её от всех вещей в кармашках, с сожалением вытер чистым краем лицо… и бросил её под ноги. Вряд ли в солнечном Эл-Эй кого-то может удивить голый по пояс паренёк, а вот чувак в заляпанной самыми невообразимыми субстанциями хламиде – точно сможет.
И, кажется, упорство Джима наконец-то было вознаграждено: русло реки незаметно отвернуло куда-то в сторону, вскоре скрывшись из виду, а вокруг него потянулись бледно-серые мраморные надгробия и кресты. Сперва редкие, затем они стали встречаться всё чаще и чаще, возносясь прямо из песка. Вот мелькнула поблёскивающая бесцветным отсветом звёзд гладь пруда, над которой, в белёсой дымке, курились смутные силуэты людей, хором шепчущих голосов о чём-то предостерегавшие Джима.
Вот песок начал принимать более упорядоченные очертания, сливаясь в утоптанный гравий аллей. Вокруг – справа, слева, нет-нет да и проплывали силуэты людей в старинных одеждах: платьях и смокингах. Они вились возле могил, они отражались в воде прудов и держались за руки, стоя на горбах ажурных бесцветных мостиков… и шелест, неумолчный шелест голосов лился со всех сторон.
На границе этого царства теней, опустившись на ступеньки развалин китайского чайного домика, что возникли из песка впереди так же внезапно, как и всё остальное, Джим терпеливо дождался, пока серо-жёлтое солнце укатится обратно. По счастью, ждать пришлось не так долго.
Резво поднявшись, Марракеш снова пошёл вперёд.
Уиттиер, мемориальный парк «Роуз-Хиллз».
А потом – Боже, как же Джим был рад видеть это – потом впереди появилось первое деревце, чахлое, но определённо «цветное». Не сдержав крика радости, Ласомбра кинулся вперёд, устало загребая ногами не желающий отпускать его песок. Серый мир вокруг тянулся будто резина, засасывал его назад масляной трясиной, не желая выпускать, но Джим упрямо шагал вперёд, навстречу всё новым надгробиям и крестам: белым, серым, чёрным...
Наконец, туманы отступили совсем. Деревья мемориального парка «Роуз-Хиллз» зашелестели ветвями. Свежий калифорнийский воздух ударил Джиму в лицо, холодя обнажённую грудь, а надгробия и кресты стали обычными: монолитными и обветшалыми. Шелест мёртвых голосов наконец утих.
Призрачное царство вечной серости выпустило Джима назад.
Время на телефоне показывало ранний вечер следующей ночи: с 31-ого октября на 1-ое ноября две тысячи пятнадцатого года. Путешествие Марракеша продолжалось пятнадцать полных часов.
Не сдерживая стон облегчения, Джимми повалился прямо на траву, закинув руки за голову и глядя на звёзды. На такие милые, родные звёзды. Он так и смотрел на них, пока набирал номер по памяти. Прижал трубку к уху.
– Это я, – сказал он, когда на том конце ответили. И заговорил по-арабски.