Беловолосый силуэт, в стремительном броске размазавшись среди клубов темноты, соткался вновь – наполовину призрачный; наполовину реальный. Насколько реальным, конечно, может быть порождение готических грёз и ночных легенд.
... первый удар вспорол пористую плоть.
Ключевая разница, какую можно усмотреть между «Войной и миром» и, чтобы не ходить далеко, творчеством Казимира Малевича заключается не в способе подачи художественного эксгибиционизма, не в радианте посредь треугольника или мельтешении прочих невнятных идей – это там вполне себе перекликается.
Она гораздо проще и лежит куда ближе к поверхности. Там, где Толстой рассыпается в пассажах на три страницы, Малевич делает один-единственный штрих. Ему не нужно больше, ибо его кисть говорит о вещах простых и понятных: квадрате. Линии. Смерти.
... финка, оставляя в воздухе дугу капель эктоплазмической крови, свистнула во втором движении.
Цитируя другого классика, на сей раз неподдельного, мы скажем просто – «так поражает молния. Так поражает финский нож».
Джим смотрел в угасающие глаза твари, а нож на всю глубину вошёл в её горло. Из страшной распоротой раны, перечеркнувшей незаконченную метаморфозу, медленно сочилась гнилостно-тёмная эктоплазма, кляксами выдержанного бордо оседая на бесцветном песчанике Иных Миров. Навалившись на клинок, Марракеш глубоко провернул лезвие в горле, и «чёрт» отозвался заунывным предсмертным хрипом. А потом Джим, прикрыв глаза, погрузил иглы клыков в эфемерную ткань.
Прилив сил и энергии, испытанный Ласомброй, последствие эдакого Диаблери потерянной души, щедро вернул Джиму всё, потраченное им. В круговерти экстаза, пока силуэт чудовища таял в его руках, он не замечал ничего.
Не замечал и того, что теней снаружи становится всё меньше – будто в безумии, те схлестнулись в жестокой междуусобной схватке – летели тёмные клочья, слышался вой умирающих и полыхали синим глаза победителей. Точнее было бы сказать – победителя.
А потом всё стихло.
Последний из «чертей» - огромный, страшный, увенчанный короной костяных наростов на голове и зачатками роговых крыльев на спине, с аршинными когтями ждал у кромки темноты, сотворённой вампиром. Джим, поглощённый экстазом, упустил момент, когда другая тварь завершила трансформацию.
Марракеш медленно развернулся и так же медленно окинул своего противника взглядом наполненных мглой глаз. Монстр ощерил пасть, в которой легко поместилась бы голова Ласомбры. Казалось, полыхающие лютым голодом глаза сканируют тьму, силясь установить положение свежей, полнокровной жертвы.
Вот теперь, возможно, стоило бы начать бежать.
Если бы мы говорили о нормальном человеке.
– Меня ведёт Божья воля, – сообщил Джим монстру. – Твоё поражение предрешено на Небесах.
В этот момент он искренне верил в свои слова. Как ведь иначе могла объясняться эта победа? Он, Джим – послушный инструмент в руках Аллаха, и Аллах даровал ему силу сокрушить его врагов. Иначе и быть не могло.
Ласомбра приглашающе раскинул руки, и купол черноты, повинуясь его воле, раскрылся во все стороны, заволакивая, казалось, сами небеса полотнами непроглядного мрака...