Эранандес пошевелил челюстью, сморщился, провёл рукой по лысине. Горелая вонь набилась в ноздри, хотелось сплюнуть - а нечем. Мексиканец сел, оттянул затвор пистолета. Перед глазами заплясали чёрные точки, но это пройдёт. Пройдёт. Главное - он жив. Он жив, а хуесос-хохотунчик, порезавший его - нет. Губы Мануэлито разъехались в оскале улыбки.
- Бля, опять ваши рожи! Я-то рассчитывал очнуться в симпатичной больничке, наедине с сисястой медсестричкой!
Боль в ноге никуда не делась, но теперь, приглушённая тугой повязкой, стала тупой, чуть пульсирующей. Боль-напоминание, знающие люди понимают её отличие от боли-предупреждения. И, да, повязку ему накладывала вовсе не chica bonita c третьим размером, а один из этих хмырей, скорее всего старикан. Хотя могли забить хуй и бросить - это было бы вполне в стиле самого Мануэля. Не то, чтобы мексиканец чем-то там проникся, но по всему выходило, что польза от встреченной в здешней сучьей сельве парочки мудаков, получилась немалая. Пиздец ему в одиночку пришёл бы, вот что. Эрнандес прямо, без улыбки глянул в глаза англичанину, и слегка кивнул. В следующую секунду он уже снова глумливо ухмылялся, взгромождаясь на ноги и привычным движением засовывая пушку за пояс.
- Слышь, ну вы хоть срисовали это хуйло, прежде чем оно в аллах-бабах поиграть решило?