Край земли. Край света.
Свинцовый ветер гулял над станцией, раскачивая вывеску в кованой раме. Та недовольно скрипела на цепях, а их скрип передавался всему, что лежало окрест. Скрипели деревянные вагоны, накрытые жестяной крышей как причудливые домики лепреконов. Скрипели повозки, на которых фермеры уезжали обратно в городок. Скрипели могучие руки носильщиков, один за одним кидавших тюки с перрона. Даже горизонт тонул в пыльной дрожи, которая несла с собою скрип на зубах. Близились зимние ненастья.
Иекамия Адам Сандерленд, мужчина без родины и семьи, любил осень. С её приходом исчезала злая мексиканская жара, словно мстившая Техасу за его независимость. Пятно солнца всё чаще садилось за горизонт, лили дожди. Многие знают, что дождь таит смертельную опасность, но дождь — это вода. Это вода, которую человек может ловить на губах и собирать руками. Пусть вязнут в грязи колёса, а лощины Скалистых гор обращаются в буйные потоки. Пусть. Иекамия даже готов был терпеть простуду, а с ней горячее вино или вонючую французскую микстуру. Что угодно, лишь бы не беспощадная жара Территорий. Слишком многих она погубила на его глазах.
С наслаждением ловя ветер на сухих щеках, бывший второй лейтенант кавалерии Соединённых Штатов сидел в отдалении и дожидался окончания погрузки. Креслом ему служила поставленная стоймя бочка, жирно пахнущая керосином, а по неказистой деревянной колонне рядом бежал паучок. Деловитые грузчики сновали мимо, не обращая внимания на очередного пассажира. Сандерленд поднял воротник зелёной шинели. Его всё устраивало. Даже джентльмен, наверняка решивший отправить в Калифорнию капитал для очередного золотовалютного предприятия, сегодня не раздражал.
Откуда он это знал?
Всё просто — в наши дни, в год пятьдесят третий нового века, в Калифорнию отправляются или бедняки, или магнаты.
— Я вам скажу, сэр, — визгливо заметил вынужденный сосед Иекамии, пьяница Джексон, — что грозные у вагона орлы стоят.
Неряшливый старик лежал у горы джутовых мешков, которая дожидалась запоздалых ранчеров. На грубой рогоже чернели штампы луизианской хлопковой фактории, и не стоило труда догадаться, что все эти мешки пойдут на ткацкие работы. Сандерленд хмуро покосился вниз, качая пыльным носком сапога, а старик не унимался.
— В наше время дороги-то опасные, а? Опасные, сэр, ещё как опасные.
Сандерленд заговорил. Неожиданно выяснилось, что его голос звучит совсем не так, как грубые переклички ковбоев. Стрелок чеканил фразы, не проглатывая артикли и окончания.
— В Библии говорится так, — назидательно сказал он. — «И после сего видел я четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах земли, держащих четыре ветра земли, чтобы не дул ветер ни на землю, ни на море, ни на какое дерево».
Взметнулась пыль, покрывая чёрные бока паровоза ржавой вуалью. Заскрипела вывеска. Дыхание открытых просторов взъерошило длинные волосы Адама, убранные на индейский манер, а пьяница воззрился на него с нешуточным удивлением и даже враждебностью.
— Да вы, сэр, я гляжу, из этих, из всё на свете знающих.
— Из помнящих, мистер Джексон. Из помнящих. Например, я помню, что орлам уподобляют одеяния воины племён сиу.
— Бог мой, зачем?
— Они верят в великую силу, которую дарят призраки птиц. Не скажу о призраках, но, к вашему сведению, их стрелы оставляют ужасные раны.
— К моему... сведению? — бутылка замерла на полпути к подмокшим усам.
— К вашему сведению, да. Кавалерия — не хозяйка степей. Помните это, мистер Джексон. Хорошего дня.
Оглушительный свисток поглотил перрон. Клубы пара рванулись из-под колёс локомотива, распугивая пассажиров. Кочегар уже прогревал котлы, а очереди перед вагонами исчезли. Две минуты растаяли, как растаяли в предзакатных тенях очертания города, сложенного из угловатых веранд и бревенчатых стен. Значит — пора. Подхватив сумку, Иекамия уже шагал сквозь дым, надевая шляпу и поправляя висящее на плече двуствольное ружьё. Вокзальный пьяница провожал его долгим, по-странному пристальным взглядом. Казалось, что впервые за много дней в глазах старика проступило подлинное чувство. «Постойте», словно хотел сказать он. Словно хотел предупредить. Но Сандерленд не обернулся.
Один билет, одно место. Без багажа.
Итак, в этот раз его ждал край земли.