Крестьянин - последний из недопрошенных мужиков, один из двух недоблизнецов, мужик средних лет с некогда пышными, а ныне безнадежно впалыми щеками молча выслушал Конрада, лишь изредка моргая. Он выглядел покрепче чем тот дергающийся увалень, которого допрашивал Мал, и, хоть и не такой высокий, некогда наверняка был даже толще чем Йохан Лием, этакий кабан должно быть был. Даже сейчас же, два месяца на скудных харчах, складка плоти под шеей ещё указывала что некогда там был внушительный двойной подбородок. Пастор Роммель не видел мужика в бою, но даже сейчас подметил что тот постоянно держится рядом с каким-то оружием, будь то тесак, или вилы, или даже дубинка. Назвался он Урсом Мелихом, старший брат его, Улф Мелих, был Вацлавом уже допрошен.
- Это верно вы говорите, святой отец. - Голос у него был под стать виду: некогда густой бас, низведенный до сипящего состояния. - Я так и говорю: в прошлом что было - полынью поросло. Сегодня живы, завтра будем жить. Вон, счас, Ингрид-дура убивается. - Он мотнул головой в сторону, где завывания женщины над телом мужа (павшего на лесопилке крестьянина, для которого Роммель не мог абсолютно ничего сделать) уже перешли во вслипывания и приглушенные рыдания. - А я думаю так: убиваться не надо. Вон, кадыть Йохан так не трясся по своей Вилле своей всё время, то и Густав может быть живой бы домой пришел. А теперь её дитя - а она на сносях, нашла время, дура - сиротой будыть.
- А и думать тут нечего. - Резко выдохнул он через нос, отчего натянутое сходство с кабаном немного усилилось. - Ведьма всё наколдовала. Я там был, всё сам слышал, своими собственными ухами. Сказала, дескать, мы тут все поляжем, и сдохла, пламя до неба взвилось аж. А ведьмы - они такие, коли скажут что при издыхании, то сбываться хочет. Только такие святые как отец наш Маттиас и могут уберечь, святой Порядок против Хаоса пустить, значит. Ингрид, правда, не верит. Она ведьму заложила, ради благого дела, понятно, но к ней у твари особый спрос, так она - Игрид, понятно дело, - за порог так и не вышла ни разу, хоть и сильная баба. Вы только не бейте её сильно, за неверие, святой отец. - Поправился он тут же. - На сносях она, да разбалованная мужем-то, Густав её ни разу пальцем не тронул, а так - просто дура, что в прошлом живет. Баба, известно, волос длинный, ум короткий.
- Немного нас, правда, осталось, - Он прикрыл глаза и начал загибать пальцы, что-то подсчитывая. - Раньше чуть ли не полторы сотни было, а теперь кто есть те здесь. Но когда Джонас, падаль воронья, в зверюгу обернулся, когда закололся на её могиле. Тогда многие померли, слишком он уж быстро порешил. Мы с братаном как раз подновляли раму на окне, ну притомились, задремали, а проснулись - уже шум, гам, Йохан рёвом ревет, бабы визжат, всё внутрь ломяться, Шульдрих - царствие ему небесное - окна досками забивает. А что странного... - Урс призадумался, собрал в широкую ладонь курчавящуюся бороду да дернул разок, затем оглянулся, не видит ли кто, да понизил голос. - Ну, староста наш, Вильхельм, - это ещё летом было, до того как мы ведьму-Марту сожгли к чертям собачьим, - сильно полаялся с Джонасом было. Я шелонь-требуху шел выкидывать - у нас небольшая скотобойня была, колбаски продавались на ура, эх, было дело - Урс мимовольно облизнулся от воспоминаний, некогда мясистые губы казались слишком тонкими сейчас для этого жеста. - И сначала даже не вкумекал что происходит-то, с каким-таким зверем мохнатым Красс лается через плетень. А потом гляжу - это ж Джонас, как есть, в шкурах своих. Дивно мне было, поскольку если знать их семейку, их в деревню калачом не заманишь, только за солью да спичками приходят. А тут гляжу - стоит, нате вам. И хоть сумерки были, помню рожа злая у него, кулаки сжимает, за нож свой держиться. Ну, я подошел, - надо же старосте подсобить, понятно дело, - а Джонас тому в рожу плюнул, рыкнул что-то и ушел. Красс, понятное дело, мужик с понятиями и божественный, - особенно как жена его преставилась, пяток лет назад, царствие ей небесное, - бучи поднимать не стал, пожалел дикаря-то, а я вот думаю сейчас, может если бы поднял бучу, мы бы Джонаса упекли отдельно, сдали бы в инквизицию или ещё куда, чин по чину, и не было бы на нас сейчас пса этого окаянного