Слова Эсми, слегка взбаламутили мысли Арье в новом, ещё самому ему непонятном направлении, в предчувствии духом чего-то ещё неведомого, и он, стараясь запомнить для себя это ощущение, наблюдал за тем, как утончённые ручки Эсми ускорив темп набирали ему пирожных. Некоторые из них были чернее ночи, что приятно всколыхнуло в нём всю прелесть и благоухание ночной поры, но вот - весь букет выпечки был собран - драгоценные мгновенья утекли, подобно золотому песку в спирали стеклянных времён, подобно цветам, расцветающим самыми яркими всполохами звёзд, и в тот же миг увядающими, оставляющими после себя только память своего взлёта, как само его Искусство.
Наполнив до краёв своё сознание созерцанием эстетического великолепия сути всего, что его окружало, он вдруг обнаружил скованность в жестах Эсми.
Взглянув в её глаза, он увидел попытку отчуждения, и, поняв, что своими действиями затронул что-то ей больное, какую-то запретную тему, уколол себя укором.
Запоздало сообразив об оплате, он немедленно спохватился, бросив правую руку в карман своей тёмной куртки. Достав оттуда десяток медяков, он незаметно нырнул той же рукой в ещё один карман, и в следующий миг деньги перекочевали в ладонь Эсми, а вместе с ними и что-то более тяжёлое, холодное, круглой формы. Закрыв второй рукой ладонь подруги так, чтобы ни она, ни кто-либо другой не видели этого предмета, он наклонился и едва слышно прошептал:
- Змеевик. Говорят что защищает от людской лжи, и поглощает тяжёлые мысли, защищая своего владельца. Этот, правда ещё в художественное серебро оправлен.
И, собрав в узел все свои пирожные, круто забрал влево, вырвавшись из толпы.
Всё, что было его прощанием - это полный восхищения её Божественной сущностью взгляд, в котором, однако, не скрылась затаённая в сердце боль от того, что он задел в ней слишком чувствительную струну её души.
Обратившись лицом вперёд, он буквально нырнул в спасительную тень, делая всё возможное, чтобы лучей Солнца, падающих на него, не было вовсе. Равно как и чужих взглядов.