Милош скакал, очумело озираясь по сторонам.
Ну всё, конец, — думал Милош. — Всему теперь конец, раньше-то только одной ногой заступал за грань закона, а теперь — теперь-то там с ушами, по самую макушку вляпался!
Вперёд, Радом, вперёд, скачи, чтобы не догнали, давай, давай!
Вляпался-вляпался, как давно не бывало. Убил человека — того, у конюшни. Выстрелил ему прямо в живот, тот и грохнулся на коленки. Ох дева Мария, матерь Божья, я ж человека угрохал. Я в него пальнул, а он прямо и упал и полз потом куда-то, — так прокручивал про себя недавние воспоминания Милош, оглядываясь поминутно — не нагоняют ли.
Нет, ну не в первый раз, конечно, — говорил себе Милош. — Вот под Малогощем, тоже рубанул косой русскому, бородатому, в шапке, по плечу, тот закричал, упал на снег, винтовку выронил. Но ведь как давно это было-то. Как сейчас помнится, белое поле, чёрная полоска леса вдалеке, серое небо. Не знаю, убил ли, нет, впрочем. Наверное, нет, там шинель суконная, толстая. А потом и самого подстрелили. Следующим летом ещё, на обоз напали, тоже стрелял из кустов, помню, и колючая ветка впивалась в подбородок, и голова как чумная, и уши заложены как ватой. Но ведь это шестнадцать лет мне было, да и вокруг все свои были, брат был рядом, а сейчас даже Ковальского нет.
Точно Милош знал, что, был бы Ковальский рядом, тот бы зыркнул на него из-под шляпы да рявкнул бы: «Не ссы!», так Милош бы и успокоился сразу. А тут одни американцы вокруг.
Доскакали до места сбора. Собрались все тут, обсуждают чего-то, сухари какие-то грызут. А у Милоша всё в голове перемешалось, перебуторилось, да в горле пересохло. От нервов всё, от нервов. Снял Милош с коня навьюченную фляжку, открыл, приложился да чуть на ладонь налил и провёл по небритому лицу. Всё полегчало. Потом пожрём, потом. Хотел было спросить у Патрика, как его винчестер, но тот уже на свою кобылу сел да поскакал. Ну и нам, значит, отставать не следует.