Захолодело всё внутри Милоша, как услышал он, куда собирается вести их Фостер этот, налились руки свинцовой тяжестью, глухо и сильно ударила кровь в виски, ноги, и те чуть не подкосились.
Охо-хо-хо-хо-хо-хо. Ай-я-яй. Вляпался ты, Милош, вляпался по самые уши, совсем всё плохо, ой, плохо всё, плохо как. Не просто на какое-то дело собрал их Фостер, чёрт его подери, окаянную голову, не разделаться там с кем-нибудь напакостившим, не ограбить даже дилижанс какой-нибудь на дороге, а собирается он вести их грабить банк, да в городе, да там ещё и солдат куча, и охранников, и горожан. Это ж, даже если выгорит дело, розыск и виселица. Ох, плохо дело, плохо дело-то как…
А уж как услышал Милош, что его, «поляка» то есть (других поляков-то нет) собираются отправить со скрипачом этим и ещё какими-то парнями на «отвлекающий маневр», тут-то совсем Милошу и поплохело. Хорошенькое дельце, значит — отвлекай знай на себя всех солдат, охранников да горожан, пока подельники на другой стороне города банк грабить будут. Вчетвером-то. Ох, беда. Ох, конец всему. Ох, дела творятся…
Вот и стоял тихонько, нос повесив, да вздыхал, охо-хо, дела-то какие, батюшки-матушки, беда-беда. Беда-беда-беда. Невыносимо жалко было себя Милошу, что вот пристрелят его в этом Де-Мойне и даже никто не поплачет о нём и имени на могиле-то никто не напишет, а даже если и напишут, то неправильно, фамилия ведь длинная. Ковальскому-то Милош вот написал, а Милошу кто? Беда-беда. Ох, судьба. Заскулить захотелось, тихонечко и протяжно, и с трудом удержался Милош. Эх, Милош-Милош, куда ты себя втянул, куда?
— Патрон бы мне… — поднял поляк глаза на отправляющегося в город ирландца. — Вот ему, — кивнул на стоящий у опоры дома карабин. — Штук… тридцать хоть. Мало вот у меня.
Хотелось верить, что патроны пригодятся до последнего.