Погрузившись в тяжёлую, сумбурную дрёму, в которой беспорядочно мелькали то крупы лошадей, то лента дороги, то полузабытые, невозможные здесь лица, Милош сначала и не понял, проснувшись, отчего все так всполошились, отчего все выбегают на улицу, палят. Погоня! — пронзила первая мысль, — настигли, догнали, обложили! Как есть, не обуваясь, только схватив карабин, Милош выскочил на улицу… чтобы увидеть, как в удивлённом, готовом разразиться проклятиями и руганью оцепенении замерли бандиты вокруг разрезанной сумки, из которой ещё ссыпался на землю песок. И первое, что он почувствовал, было — облегчение: нет преследователей, не летят пули из-за углов соседних домишек. А в следующий момент он понял, что означает распотрошённая сумка, камни под ней и крики, ругань вокруг: то, что всё, ради чего он убивал людей, сжигал дома, трясся вот уже который день в седле, — всё это было зря, и его, несчастного, ненужного никому нищего, опустившегося, полусдохшего уже дурака опять провели, как это всегда и все делали. «Ладно ещё, мыться не залез, дурак, а то бы мокрый с голым задом сейчас тут скакал!» — зло подумал он, и искренне пожелал смерти всем вокруг.
Чертыхаясь, Милош бросился в дом, принялся суетливо натягивать сапоги, схватил седло, побежал седлать коня.