Старый кряжистый дуб, сгорбившийся под напором времени, клонил свои ветви над антрацитово-черными водами реки, что казались на мгновение застывшими в своем неустанном беге. Берега, равно как и основание могучего древа, терялись в густом клубящемся тумане, в котором нет-нет, а мерцали царственным пурпуром и благородным серебром далекие искры. Время словно бы было и невластно над сим погруженным в вечный полумрак местом, что одновременно пребывало везде и нигде. Даже легкого порыва ветра небыло, чтобы шевельнуть эту неподвижную серо-зеленую крону многовекового дуба, и от этого он казался столь же застывшим, сколь и вода, над которой он клонил длинные разлапистые ветви.
На одной из ветвей, свешившихся над замершей рекой, сидели трое. Прижатая с двух сторон, в центре замерла та, в которой бы обитатели Моргота признали казненную Жанну д'Арк - такую, какой она была в тот день, когда повела войска в бой. Завернутая в теплый серый плащ, девушка подрагивала, словно бы от холода, и инстинктивно закутывалась поплотнее. Одесную, плотно прижавшись к Жанне, устроилась невысокая голубоглазая блондинка со внешностью смиренной и немного наивной. Обряженная в длинное белое платье до щиколоток, она сидела, сложив руки на коленях и всем своим видом демонстрируя чистоту и скромность. Ошую, приобняв девушку за пояс и закинув ногу за ногу, устроилась смуглая брюнетка с блестящими черными глазами и развратной ухмылкой, покуривающая сигарету на тонком длинном мундштуке. Одетая в черный с алым купальный костюм, она выглядела бесстыдно-соблазнительной и горячей, а исполненные томной неги движения заставляли поверить, что она еще недавно делила ложе с пылким и страстным любовником.
Беззаботно качая ножкой и выпуская в вязкий застывший воздух причудливые клубы дыма, чернявая первой нарушила затянувшееся молчание. В голосе ее, непривычно громком и звонком для этого скорбного места, странным образом переплетались насмешка и соблазн, ирония и непостижимый шарм, загадка и открытость:
- Вот и сказочке конец. Как не обманывай судьбу, а от нее не уйдешь. Коли написано кому-то на роду сгинуть в муках, так и будет. Как ни крутись, как ни воскресай а результат, - сидевшая слева сделала театральную паузу, наслаждаясь моментом, - один. Все равно придется покинуть эту юдоль скорбей. Оставив безутешного Жиля, оставив нерожденного сына умирать в утробе матери, оставив о себе грязные подпольные слухи, которые со временем заслонят чистый образ и отбросят свою тень на тех, кто был рядом. А сколько всего можно было сделать: жить, радоваться, любить, чувствовать вновь и вновь, как в сладкой истоме замирает сердце под его касаниями. Не так ли, милая моя?
Сизая струйка табачного дыма, оторвавшаяся от папироски, странным образом завилась в дымчатый знак вопроса, повисший перед тремя девицами. Смуглянка коротко рассмеялась - словно серебрянные колокольчики зазвенели, и подула с ладони на темно-серый клубящийся символ, мигом рассыпавшийся и растворившийся.
Блондинка, всем своим видом выражавшая недовольство словами черноволосой, наконец собралась с духом и решилась ответить. Опустив очи долу и склонив голову так, что длинные светлые кудри закрыли лицо, она тихо прошелестела. Казалось, темное небо при звуках ее мягкого голоса разорвал тонкий лучик света, нашедший дорогу к золотым волосам говорившей:
- На все воля Божья. А еще - кара за те порочные средства, коие вернули ее в мир живых. Конечно, Он есть любовь, и воссоединение влюбленных Ему угодно, но не таким путем. Это противно человеческой природе. Мученическим венцом своим она искупит и свой грех, и грех графа де Рэ. Как будет очищена ее душа на небеси, так и душа нашего Жиля на земле возвысится в страданиях. Ее вознесет вверх и облагородит гибель Жанны от рук морготского колдовства, и он станет истинным и истовым защитником веры. Щит Моргота станет святым щитом Церкви. Не к этому ли Жанна должна стремиться, даже в гибели своей неся свет?
Резким щелчком отправив докуренную сигарету вместе с мундштуком в короткий полет к заствышим водам, темненькая коротко зааплодировала собеседнице, криво усмехаясь фанатичной вере, сквозившей в словах блондинки. Забавно и утрировано скорчив вредное личико, она нарочито неприятно проскрипела:
- Ах, страдай, мучся и умирай во благо остальных! Да мы уже умерли, если ты забыла! Пора бы и пожить! Тем паче - для себя.
Вмиг вновь вернув себе иронично-спокойное выражение, левая продолжила:
- Наша милая Галатея любит и любима, так какого, простите, черта она должна отринуть это ради какой-то глупой смерти!? Была клятва любить вечно и вечно быть вместе: клятва из глубин сердца. Так что не надо тут, душечка, разрушать то, что построено не тобой, что признается возвышенным и светлым даже с твоей позиции. Жиль и та Жанна, что он создал, должны быть вместе: не отнимай у Пигмалиона его творение, - крепче прижавшись к молчаливой девушке в центре, черноволосая обожгла ей ухо горячим шепотом, - Мы не оставим Жиля, верно ведь?