Дорога домой в памяти Жанны практически совсем не отложилась: кажется, весь путь она провела, прижавшись к любимому и не отпуская его. Баронессе до одури хотелось чувствовать любимого рядом, ощущать тепло его дыхания, просто ежесекундно осозновать, что он жив. Те бескончно длинные минуты после взрыва мальшторма, когда она не видела графа, казались девушке страшней всех адских мук. Только при одной мысли о том, что она могла навсегда потерять Жиля, Сориньян покрывалась холодным потом, а липкие щупальца страха сжимали трепещущее сердце осознанием того, что из-за всего происшедшего она могла лишиться половинки души.
Ранее девушка считала, что вполне понимает, что чувствовал граф при вести, что ее сожгли на костре. Как же она заблуждалась! Только сейчас, чуть не потеряв любимого, она лишь на миллиметр смогла приблизиться к той бездне отчаяния, что охватила дэ Рэ. В тот миг, когда она не увидела среди поднимающихся "Волкодавов" графа, сердце рухнуло подстреленной птицей. Разум не хотел, не мог осознать того худшего, что могло случиться. От обморока, истерики или чего похуже Жанну спасло чудо: Господь в неизбывной милости своей послал на подмогу Жилю Аларика, поддержавшего того снизу, и направил стопы солдата, чье имя, кажется, Рене, к месту падения владыки Моргота, благодаря чему жених девушки смог счастливо избежать опасности и быстро выбраться на поверхность.
Прибыв домой и уединившись в ванной комнате, Жанна долго сидела под струями воды, обхватив колени и напряженно думая. Мысли Сориньян были сейчас далече от бренного тела, и были целиком и полностью направлены на один донельзя важный вопрос: как обезопасить любимого от подобных эксцессов впредь? К сожалению, ничего путного на ум не приходило: все варианты так или иначе сводились к тому, чтоб запереть Жиля в клетке, пускай даже золотой. А такого она не могла себе позволить - подобные действия были признаком не любви, а собственнического инстинкта, и ни к чему хорошему привести не могли. Да и вообще - подобное стало бы просто верхом неуважения к любимому и дискредитацией себя в собственных глазах.
Завершив водные процедуры, баронесса поняла, что жаждет снова увидеть поверженную инквизитора и убедиться в том, что обидчица умирает. Смущало девушку и ее состояние: прежняя озлобленность и ненависть к убийце отступили, сменившись лишу усталым равнодушием и скупым осознанием того, что месть свершилась: кровь за кровь, огонь за огонь, смерть за смерть. Невеста владельца замка недолго думала над поводом: ее статус вполне позволял посещать всех раненных. Более того, идея навестить их и проявить заботу была хорошей и правильной, достойной будущей жены Владыки Моргота.
Дойдя до медицинской части, девушка надела поверх своей обыденной одежды белый халат, а волосы спрятала под чепец. С разрешения дежурного врача она принесла для каждого из раненных при мальшторме небольшой подарок: пакет, где лежали бутылка легкого гранатового вина, помогающего при кровопотере, фрукты из тех, что дозволенно раненным, и, в самом низу, скрытый от врачей запрещенный в больничных учреждениях табак. С каждым из них Жанна мило пообщалась, поинтересовалась о состоянии здоровья, жалобах, просьбах и, наконец, отбыла в дальнее крыло, где лучшие хирурги бились за жизнь де ла Круа.
Вид распятого на столе обрубка, бывшего не так давно молодой и красивой женщиной, а ныне обгорелого до неузнаваемости и утыканного разными капсулами и датчиками, к легкому недоумению Жанны, не вызвал у нее никаких чувств: ни радости, ни удовлетворенности, ни стыда, ни жалости: словно перед ней был и не человек вовсе, а сломанная кукла. Такое безразличие даже несколько пугало Сориньян: как так может быть, что плата за долгожданную месть - лишь пустота? Радовало только одно: теперь не осталось никого, кто может разлучить их с Жилем - ведь они доказали, что это даже смерти не под силам!
Как бы то ни было, девушка стояла рядом с женихом и ждала итогов операции, которая, по словам старшего над медиками, вряд ли могла увенчаться успехом. Лишь поздним вечером, когда всех посторонних настоятельно попросили не мешать и выйти, она покинула палату де ла Круа и отправилась в свою спальню, вскоре забывшись тяжким сном.