Они почти успели. Почти. Вот только история не имеет сослагательного наклонения - у них не было еще хотя бы пары минут этой бешенной скачки, прочь, прочь от огненной воронки, вырвавшейся из самого Ада. И это "почти" так и осталось несбывшейся надеждой на спасение. Распахнутым зевом зверя рыкающего повис мальшторм над кромкой леса. Воем тысячи тысяч демонов ужасающее детище абиссарийских колдунов надвинулось на всадников и, казалось, от него не было спасения.
Свинцово-тяжелый ветер донес до мчащейся рядом с Жилем девушки запах насупленного, предгрозового неба. Казалось, что вот-вот разверзнутся хляби небесные, и изойдут на землю, но не острыми струями ливня, а огненным метеором, испепеляющим все живое. Словно наяву Жанна почувствовала на губах приторно-угольный вкус пепла и праха - будто она вновь по воле фанатички горела в пламени костра.
Но пепел сей откликнулся в душе Перерожденной не ужасом и болью, которые сопровождали ее до самого посмертия, но чем-то новым, чуждым, но при этом до боли знакомым. Казалось, что беснующийся мальшторм что-то изменил в ней, или, скорее, вынес на свет божий то, что она пыталась скрыть даже от самой себя. Не зря ведь написано в 1-м Послании к Коринфянам:
Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся
вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся.
Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.
Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное:
поглощена смерть победою.
Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?
Не был ли тот набат сотен голосов, проклинающих "еретичку", ее колоколом Судного Дня? Не облачилась ли она, смертная, в бессмертие? Не воскресла ли она нетленной, обновленной? А, значит, не изменилась ли она? И не пора ли ныне отринуть страх и раскрыть очи пред пылающим сиянием Истины?
Ведь что есть истинная вера и истинное благо? Это - любовь. И это - не пустое словословие, ибо в Книге Книг, в Евангелии от Иоанна, есть прямой ответ на это, ответ, не терпящий искажений: "…потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви".
Так не пора ли отринуть страх и сомнения, не пора ли ей, мчащейся сквозь пламя Преисподней, последовать тем словам, что раскаленным клеймом палача навек отпечатались в ее сердце? Чуть попридержав нервно бьющего копытом коня, Жанна приотстала от своего графа. Сейчас она не ведала сомнений, а рука ее была тверда, как никогда. Она решилась.
И снова святые тексты на ее стороне - послание Римлянам гласит ясно: "Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". Она не будет сама убивать инквизитора и марать руки ее грязной кровью - пусть верный кинжал оборвет жизнь скакуна де ла Круа. И, ежели она грешна, то Господь в неизбывной справедливости своей покарает ту, что пошла против его заветов. А ежели Жанна ошиблась, и на де ла Круа нет вины - она спасется попущением Божьим.
Простые мысли, простое действие. Как легко ложится кинжал в руку! Как легко он входит в шею коня инквизитора! И как же хорошо, что никто этого не видит - охранники фанатички заняты бегством от бури. Не оборачиваясь, Жанна пришпорила Гордеца, догоняя любимого. Она никогда не скажет ему о том, что только что произошло - пусть совесть графа останется не запятнанной. Если то, что она совершила, грех, то пускай это будет только ее грех. Сердце девушки в эти минуты пело радостный гимн любви и счастья, ей казалось, что отныне неред ними - весь прекрасный мир во всем его многообразии. Ведь теперь они - свободны!
...Тяжелый, гулкий взрыв прогремел совсем рядом. Жанну вышибло из седла, и невеста графа рухнула на холодные острые камни. Надежный морготский доспех спас ее от ушибов и множественных переломов, но вот решение снять шлем оказалось ошибочным. Со стоном оперевшись на руки и приподнявшись, Сориньян чувствовала, как по виску струится тонкая струйка крови от рассеченной кожи на голове. Волосы слиплись, и, каснувшись раны, она зашипела сквозь стиснутые зубы - не смертельно, но чертовски больно.
Взгляд с трудом поднявшейся девушки скользнул по окрестностям. Но ее не интересовали с кряхтением поднимающиеся "Волкодавы" и надсадно ржущие кони - она напряженно искала своего Жиля. Свою любовь. Свою душу.
Но, как она не вглядывалась в окружающую местность, графа не было видно. Лишь глубокое ущелье было недоступно взору Жанны. Такое глубокое... Такое смертельно опасное...
Ноги ее словно подломились, и баронесса рухнула на колени. С губ той, кого знали, как Жюльетт Сориньян, сорвался истошный, исполненный слез вопль - словно крик смертельно раненной птицы:
- Жи-и-иль! Люби-и-имый!