Конечно, ничем иным бешенная скачка закончиться не могла: конь графа был порезвее, да и сам Щит Моргота был превосходным наездником. Некоторое время оба всадника шли корпус в корпус, пока, наконец, не выехали на берег тихой реки. И тут де Рэ воспользовался своим преимуществом в скорости на короткой дистанции - быстрый рывок, и конь графа стал поперек дороги скакуна Жанны. Мужчина быстро перехватил его поводья, и девушке ничего не оставалось, кроме как капитулировать перед победителем. С показным смирением баронесса опустила глаза и обратилась к Жилю:
- Вы догнали меня, милорд. Вы завоевали меня в честной скачке, и теперь владеете мной. И теперь я вся ваша, душой и телом.
Спешившийся граф помог слезть своей возлюбленной и крепко обнял ее, зарывшись носом в растрепанные черные волосы девушки. Ему все и так было известно без этих полушутливых слов - Жанна целиком и полностью была его, как и он ее. Та что там такое надуманное деление! Все было гораздо проще - у них была одна душа на два тела, два разума и одна любовь на двоих.
Обнимая ту единственную, которую он вновь обрел, граф обдумывал весьма фривальное предложение своей возлюбленной: конечно, лес, река и расстеленный плащ для двоих - это весьма романтично, но маршал не мог позволить желаниям возобладать над прагматизмом. Хотя земли вокруг Машекуля и находились в глубине морготской территории, но ничто не гарантировало, что внезапно не появится какой-нибудь оборотень, или шпион-колдун, или еще какая абиссарийская нечисть. Да и попасть в такой пикантной ситуации на глаза некоторым верноподанным Папы было бы не менее опасно: не ему самому, так как Щит Моргота слишком важен родине, а его ненаглядной Жанне. Жиль подозревал, что среди многочисленных визитеров в замок наверняка есть сикофанты разных благородных особ, только и ждущих момента, чтобы разлучить "столь благородного и знатного лорда" с "какой-то провинциальной баронессой", чтобы потом устроить его брак с какой-нибудь высокородной клушей.
Посему граф де Рэ, не размыкая обьятий, шепнул на ухо своей невесте:
- Лучше дома, милая. Тут может быть не только видимая опасность - всегда можно случайно попасться на глаза каким-нибудь доносчикам.
Как бы не хотелось Жанне чего-то большего, она понимала всю разумность и рассудительность слов возлюбленного. Приподнявшись на цыпочках и поцеловав его, она ответила:
- Ты как всегда прав, сердце мое. Так что давай потихоньку возвращаться домой - мне еще пока что тяжко проводить в седле столь долгое время, - она весело усмехнулась, - и я представляю, как у меня завтра будут адски болеть бедра и спина! Кстати, держусь я ровно, не сутулюсь?
Жиль уверил ее, что все в порядке, и счастливая пара отправилась в обратный путь. По возвращении Жанна собиралась, как в преждней жизни, сама почистить коня, но мысль о том, что для баронессы Сориньян это будет странно, мигом заставила ее отказаться от этой идеи. Любимый граф, тут же атакованный многочисленными советниками и просителями, вскоре ушел, а она осталась одна во дворе. Не считая стражников и прислуги, конечно.
Прикусив по старой, еще от прошлой жизни, привычке костяшки пальцев, Жанна задумалась, чем бы заняться. Кроме ванны, важных планов на вечер не было, и она в задумчивости огляделась: может, что-нибудь, на чем остановиться ее взгляд, станет ответом? Конюшня-склад-казарма-плац-жилой дом-церковь... На последней взгляд девушки и задержался. Последнее время она там бывала редко - только на всеобщих литургиях, а вот одна не приходила. Негоже, чтобы о невесте графа де Рэ пошли разговоры, что она к вере относиться формально!
Решительным шагом Жанна, даже не переодевшись, направилась к божьему дому. Пожилой отец Мишель не стал мешать одинокой знатной прихожанке, ставшей на колени перед алтарем, и оставил ее наедине с Господом.
Баронесса Сориньян тихо шептала с детства знакомые слова молитвы, но сейчас, когда никого рядом в церкви не было, она не чувствовала искренности в них. Не чувствовала они и присутствия Бога ни в храме, ни в душе. Для нее, сожженной во имя Господне святой, Отца больше небыло. Скосив глаза, Жанна огляделась вокруг, и к удивлению своему, заметила, что с фресок вместо Господа и ангелов его на нее смотрит чистейший в своем свете облик Жиля де Рэ. Лишь распятый Сын Божий над алтарем, казалось, суровым взглядом беспощадного инквизитора буравит ее, словно хочет мучительной смерти разуверившейся девушке. Она опустила глаза долу, не в силах переносить это давление со стороны распятия, и прервала текст молитвы. В этот момент она окончательно поняла, что Бог для нее умер, и место его занял ее любимый. Именно он, Жиль де Рэ, тот, для кого она живет, тот, кто даровал ей новую жизнь, тот, кто стал для нее всем, и есть ее Бог. От осознания этой простой истины, несущей счастье, а также жестокого, режущего саму душу взгляда Христа Жанна разрыдалась и долго не могла найти в себе силы встать с колен. Отец Мишель, выглянувший проверить прихожанку, увидел ее, плачущую на коленях перед алтарем, и тихо перекрестил: давненько он не видел в суровом Машекуле столь искренней молитвы от самого сердца, даже, грешно сказать, от леди-инквизитора.
С трудом невеста графа все-таки нашла в себе силы покинуть церковь, даже, вроде как, не особенно пошатываясь. Вымотанная словно после жестокого боя, Жанна не помнила, как добралась до ванной, куда с тяжким стоном и забралась. Холодный душ постепенно очистил разум и принес телу некоторое отдохновение, так что к ужину она вышла чистой, переодевшейся и даже несколько посвежевшей.
А за ужином, какбы про между прочим, Жиль преподнес ей самый драгоценный подарок: сопровождать его и инквизитора в Вестерхеймский лес, на охоту на оборотней. Душу Жанны наполнила мстительная радость: значит, именно там будет сыгран последний акт драмы с де ла Круа в главной роли; и скоро она будет отомщена. Какое же счастье будет смотреть, как мучиться, как страдает эта безсердечная мерзавка, понимая, что ей нет и не пожет быть спасения!
Но явно демонстрировать свою радость баронесса Сориньян не стала, и лишь с поклоном приняла предложение жениха, сообщив, что будет рада помочь графу в искоренении зла на его землях.
Утром следующего дня де Рэ отвел ее на плац к капитану Берналю, строго-настрого наказав ветерану научить девушку, как лучше всего воевать с оборотнями. Ветеран подошел к делу серьезно и обстоятельно: подобрал Жанне наиболее подходящее оружие, научил основам противодействия ликантропам. Наблюдая за девушкой, он опять вспомнил свои подозрения, и чтобы их хоть чуть-чуть развеять их, несколько смущенно подошел к ученице:
- Ваша светлость, дозвольте поинтересоваться, вы случайно не знали, ммм, ну, это, некую Жанну д'Арк? У вас с ней, прощения просим, ухватки уж больно похожие. Простите еще раз, ваша милость, не со зла спрашиваю!
Смотря на баронессу, старик жался и попеременно то краснел, то бледнел, понимая, насколько не учтив его вопрос. Слова капитана ударили Жанну, словно плетью, спина ее напряглась, пальцы накрепко сжали рукоять "Иерихона". Но умение держать лицо и тон не подвело хозяйку чужого тела, и она сумела совладать со своими чувствами, спокойно ответив ветерану:
- Не имела чести знать лично, капитан, но наслышана. А почему вы интересуетесь?
Лицо нервничевшего ветерана посерело, покрывшись бисеринками пота, краешек рта напряженно задергался. Почесав затылок, он промямлил: - Извините, ваша светлость, просто обычное глупое любопытство, да и зрение меня уже подводит, а то и память. Не заботьтесь об этом, давайте продолжим.
Конец тренировки вышел достаточно скомканным, и вскоре отставник, сославшись на неотложные дела, завершил ее. Едва он скрылся, Жанна помчалась в кабинет к графу. Ворвавшись внутрь словно маленькое торнадо, она с шумом затворила двери, огляделась, убедилась, что Жиль пребывает в одиночестве, и склонилась над недоумевающим над ее поведением графом, прошептав на самой грани слышимости:
- Душа моя, кажеться, капитан Берналь что-то подозревает!, - и кратко пересказала ему диалог с ветераном.