В полумраке опочивальни глаза святой блестнули сталью кинжалов, лицо, самое прекрасное для графа, тронула жесткая полуулыбка. Жанна сейчас поразительно походила на себя прежнюю: такой запомнил ее Жиль в момент их последней встречи, когда стойкая, безкомпромисная дева ушла, чтобы повести в праведный бой стройные ряды его воинов. Сейчас девушка напоминала один из нередко использовавшихся церковью симоволов: розу - прекрасный цветок с острыми шипами, могущий до крови ранить неосторожного. Но в его руках этот цветок был нежен и ласков, острые шипы словно исчезали, когда их руки, их губы соприкасались.
Жанна прикрыла глаза и отвела голову чуть в сторону. Выдохнув сквозь сжатые зубы она произнесла, будто бы ни к кому не обращаясь:
- Действительно, уязвить ее тело будет слишком малой карой за то, что она сделала. Она попыталась уничтожить меня для всего мира - так пусть сама хлебнет полной ложкой то варево, которое преподнесла мне. Как говорил мой отец, рассчитываясь с очередным заказчиком: всегда надо свести дебет с кредитом. И де ла Круа заслужила это, как никто другой под солнцем.
Открыв глаза и обернувшись обратно к возлюбленному, Жюльетт, вернее, все-таки Жанна, словно вновь стала прежней: жестокость, словно пелена, спала с ее лица, и оно снова озарилось теплым внутренним светом такой нежной, такой родной улыбки:
- Впрочем, что мы все о ней и о ней? К Дьяволу эту инквизитора, к дьяволу всех. Сейчас для меня в этом мире есть только двое: мужчина Жиль и женщина Жанна. И эта женщина снова рядом со своим счастьем.
Ласково поцеловав того, кого считала выгодной партией как минимум половина ватиканского высшего света, она нежно потерлась щекой о щеку графа. Перебирая тонкими изящными пальцами прядь волос мужчины, она шепнула:
- Забудь обо всем, милый. Просто люби меня...
И снова восходит солнце, чтобы тонким лучиком нежно скользнуть по щеке Жанны, лишь перед самым рассветом вернувшейся к себе в покои. Пробившийся сквозь тяжелые гардины лучик света, каснувшийся задремавшей женщины, словно не желая ее беспокоить, отпрянул, но уже через несколько секунд, словно котенок, набравшийся смелости поиграть с дремлющей хозяйкой, снова прыгнул на улыбающееся своим снам лицо спящей, скользнул по растрепанным темным волосам, пробежался по плавному абрису лица, словно любопытствуя, замер на украшенной следом пылкого поцелуя ключице... Жанна открыла глаза и сладко потянулась. Казалось бы, краткий сон не может восстановить силы уставшего тела, но близость с безумно обожаемым Жилем, очевидно, могла заменить ей и отдых, и пищу земную. Известно, что ничто так не красит женщину, как искреняя любовь, когда два сердца отдают себя друг другу, и Жанна не была исключением: она была прекрасна в это утро, прекрасна, как никто другой.
Приведя себя в порядок и одевшись, баронесса спусилась к завтраку. Словно бы и небыло этой ночи: как обычно, она поздоровалась с владетелем Машекуля и протянула ему руку для поцелуя, поинтересовавшись, как отдыхал ее жених. Пускай все видят, что будущая чета де Рэ свято блюдет заповеди церкви и не унижает святое таинство добрачным прелюбодеянием. А припухшие от поцелуев губы этих двоих... Даже самые бдительные морготцы, обратившие внимание на этот факт, молчали бы о нем, как могила: эта девушка подарила им самое дорогое, что только можно: вернула прежним их непобедимого графа, казалось, уже зачахшего от тоски.
Ночной ли разговор тому виной, или сказались ежедневные тренировки с Жилем, но сегодня Жанна почувствовала себя в силах снова сесть в седло. Досель она здраво расценивала возможности своего нового тела, не привыкшего к верховой езде, но в этот день, когда она будто летела на крыльях, это не могло стать преградой. Закончив трапезу, она смущенно опустила ресницы и попросила "благородного графа" составить ей компанию в конной прогулке. Разумеется, Жиль не мог отказать просьбе любимой, но ему, как и всякому человеку, отвечавшему не только за себя, но и за других, было тяжко выкроить время даже на столь обыденное дело. В итоге граф ушел слушать доклад старшины вернувшихся разведчиков и отчеты из гарнизонов, а Жанна села за не самую приятную, но безусловно нужную работу с бумагами.
Это только простецам кажется, что все дворянство проводит дни в непристанных балах и убивает скуку, кто во что горазд: те, кто действительно служит на благо Ватикана, куда как более заняты, чем какой-нибудь шорник или портной. Объемы задач, требующих немедленного решения, могли бы ужаснуть неподготовленного, а от того груза ответственности, что ложился на плечи, большинство бы сломалось. Большинство, но не Жиль, граф де Рэ, Защитник Моргота. И Жанна со всей своей кипящей энергией принялась за помощь, решая насущные вопросы провинции где знаниями, где умом, а где и сердцем.
Полдень пролетел незаметно, и Жиль, наконец, смог вырваться из затягивающей трясины непрерывных дел. Пояснив надоевшему старшему коморнику, что каждый сгнивший мешок овса хозяина замка не интересует, а вот кража его бесценного времени такими идиотскими вопросами есть преступление против обороноспособности Моргота, граф оставил оторопевшего и мгновенно сжавшегося до размеров лилипута дородного чиновника, чтобы вытянуть Жанну из-за стола с документами и увлечь ее на конюшню.
Вопреки опасениям, она держалась в седле вполне пристойно, а смирный конь слушался ее также покорно, как и все иные лошади ранее. Шедшая вначале шагом, будущая жена самого замечательного человека на свете вскоре, наплевав на все, подняла лошадь в галоп.
Ах, какое это наслаждение, снова услышать свит ветра в ушах, почувствовать под собой горячие бока скакуна, увидеть, как проносятся мимо поля, дома, деревья... Не в силах сдерживать своих чувств, Жанна высвободила волосы из тенет жесткой прически и, дав коню волю, задорно рассмеялась. Повернувшись к немного отставшему графу, она прокричала:
- Догони меня, любимый, если сможешь! Догони и поймай! - и пустила скакуна в карьер.