Паша пытался шевелиться, щурясь и про себя ругаясь гадко от прокалывающих кожу и мышцы рук "иголочек" - почему-то вдруг на ум пришло слово "цыпки", и почему-то показалось, что видит Паша перед собой лицо - знакомое, доброе лицо. Зажмурился, глядя в темноту. Вдохнул, выдохнул. Открыл глаза. И увидел тьму - снова. Поморгал, вдыхая и выдыхая еще сильнее, уже нервно и активно. Понял вдруг, что здесь не так: невольно вдыхая аромат мандарина, смешавшийся со стойким амбре формалина, прочувствовал позыв рвотный, вдохнул, задержал дыхание, кашлянул сдавленно. От воротника пахнет. От расстегнутой куртки. Что же за дела?
Беготня вокруг какая-то, суета. Какие-то звуки, бормотание невнятное. И дыхание, воздух, гоняемый по огромным мешкам лёгких - что это за человек такой? Или зверь?
Рядом оно! Чувствую, вижу тебя. Нет, снова потерял. Скрипит и хрустит распахнутая вонючая куртка с вывернутыми карманами.
Связанные руки мешают. Развязать. Должен развязать. Хоть что-то сделать. Снова поморщился, сгибая и разгибая окоченевшие бледные пальцы.
- Маша.. - прошептал, взглянув на сестру, - не спи, замерзнешь же.. нельзя.. Маш, я щас, погоди, - волосы липкие, будто бы темным и сладким застывшим медом измазанные, засохшие. Не мёд это. Ты знаешь, что не мёд. И ситуация тоже не медовая.
- Машка.. - прохрипел, взгляда от неё не отводя. Попытался развязать узел, с зубовным скрежетом задергал вервие замудреное, зашевелил кистями, зарычал от злости. Что за мать твою! Поднес руки ко рту, вцепился резцами в кусок каната, потянул, кряхтя. Цитрамончику. Будет цитрамончик, будет. Ты только не спи, я сейчас развяжусь, и тебя развяжу - и найдем мы тебе и цитрамончику, и теплый дом найдем с кушеткой, и чашку чая с бергамотом. И мандарин я тебе почищу. Вдохнул, выдохнул. Взревел от вони, попытался встать на колени, снова потянул канат в разные стороны, снова попытался вырвать из него кусок зубами.
А ведь он знает, где мы. Не может не знать. Рядом же бродил. Зверь ли, человек. То, что нас здесь бросило. Не сбежало же. Чего надо тебе? Чего ты ждешь? Чего бродишь, неприкаянный?
- Эй! Ты! Да, ты! - крикнул туда, в пустоту молочную, - а ну покажись!