Красиво было бы сказать, что дело шло к вечеру. Рассказать, как прохлада разнеслась по пыльным грязным улочкам и дорогущим кварталам, вызывая улыбку и у первого нищего, и у последнего богача. Как закат красил небо, а затем кто-то, обняв девушку в беседке, рассказывал по этому поводу красивую легенду. Рассказать про многое хорошее и доброе, что просыпается в человеке когда природа делает его жизнь чуть полегче.
Но это будет лишь через семь часов. А сейчас солнце выжигает всё на своем пути. Вместо вечерних пальчиков-лучиков гладящих всё живое, сейчас хлесткие кнуты и стеки. Пыль крутится буранами. Проходит поливочная машина, но даже это вызывает ощущение смерти. «БОЖЕ МОЙ!!! Они убили пыль!» А до этого пыль убила кого-то на операционном столе. А теперь возмездие. И вся эта ненависть, вся наша усталость, всё ощущение убожества жизни – это словно марионетка в лучах-руках солнца. Оно жарит - и мы злые. Оно доброе и мягкое – и мы тоже размякаем. Оно месит нас. Мнёт. Жарит.
А мы как стадо баранов идем под эту дудочку. Слишком тупые, что бы считаться крысами.
Но в кафе было прохладно и уютно, и ничего такого не чувствовалось. Соусы на пасте мягко контрастировали на фоне друг друга. Атмосфера была дружественная, а чай – как надо.
Джузеппе улыбнулся твоему вопросу. Он некоторое время помолчал, видимо думая куда направить беседу, но затем улыбнулся. На самом деле тут часто улыбаются и Испания не Россия. Да и не так там пыльно как я описываю. Ну да ладно.
- Если тебя интересует чем я зарабатываю на жизнь, то скорее всего игрой на бирже. Акции там. Облигации. Фьючерсные контракты. Опционами увлекся. Всё в этом духе.
Он помолчал, поскольку хотел разделить работу и дом.
- А если ты имеешь в виду вообще. То, что обычно называется «хобби», то вот церковь, но ты знаешь, а ещё я.
Он несколько задумался, но было видно, что это не «Сказать-не сказать», а он подбирает слова.
- Я занимаюсь Церковью.
И по его виду было видно, что это совсем не то же самое, что постройка с крестиком. Некоторое время он помолчал, а затем продолжил:
- Хочешь покажу?
- Да.
И это коротенькое «да» приносит вечер. Прохладный, но всё уже не так как ожидалось вначале. Тот вечер был тихим, уютным, домашним. В тот вечер папа с мамой выводили детей на прогулку. То был вечер буржуазии.
А вы шли по вечеру люмпенов. Словно воры шли, хотя не прятались и не таились. Какой-то маленький человечек внутри вопил, что что-то-то-то. Но пальмы родины, кусочек рафинированного кубинского сахара в кармане – всё это не уходит, когда босиком идешь по раскаленной мостовой. А ты идешь, перекатываешь кусочек сахара между пальцев и внезапно понимаешь, что мостовая-то не такая и горячая. И дома было горячей. Да и вечер уже.
Вы проходите по окраине города. Возможно, тебя ведут в какой-нибудь нищенский район, а там в нищенское здание, а там нищие нищего города, творят свои нищие молитвы своему нищему беззащитному и даже в идеях обворованному богу.
А затем резко поворачиваете в центр. Глаз радует совсем иная картинка. Вы уверенно входите в квартал богатеньких. При этом видно, что тут добыли не своим трудом, а досталось от предков. И в этом вечере, в этом зное, в этом прохладном бризе рвущем зной появляются новые кладбищенские нотки.
Вы заходите в какой-то старинный большой дом со свежим евроремонтом. Тут было изнасилование старины модерном. Тут забили до смерти хороший вкус ногами, а остатки зарыли в саду среди так называемого современного искусства.
Вы проходите в холл, где уже собрались всевозможные люди. Они в белых балахонах и белых колпаках.
Вы – нет.
Они приветствуют Джузеппе. Жмут руку Масато. Улыбаются (наверное) и смеются (факт).
Джузеппе отшучиваясь протаскивает тебя через всю толпу. В какой-то подсобке быстро напяливает такой же балахон и колпак и сует твой набор тебе.
- Ну…С Богом, как говорится. Одевайся и идем.