Со скрипом дверь таверны отворилась, выпуская наружу душный запах разбавленного эля, горячей еды и потных тел, щелчки трещащих в камине дров и звуки немудреной кабацкой музыки. Саргон шагнул внутрь, чуть наклонившись, чтобы не удариться лбом об дверной косяк. Когда он сделал шаг и показался в дверях, музыка затихла, и бородатые хари, немытые и нечесаные головы всех размеров, форм и возможных цветов, от бледно-розовых до чернильно-черных, устремили взоры десятков пар разномастных немигающих глаз, полных желчи и настороженности, в сторону входа.
Киммериец ощутил на себе внимательные взгляды убийц, насильников, бандитов, пиратов, работорговцев и грабителей.
Что-то должно было произойти.
Несколько мгновений тянулась вязкая, как патока, тишина. Вдруг кто-то грохнул: "Ну, а я ему и говорю!" и в харчевню будто вернулась жизнь - пиво полилось рекой, заработали громадные челюсти, защелкали желтые зубы, рвущие жареное мясо и рыбу. Сладкие полуголые девицы, - некоторые в ошейниках, на цепях, прицепленные к столам либо удерживаемые своими хозяевами, некоторые - свободные, - расслабились и снова пустились в пляс под звуки дудок и свирелей, сверкая глазами, словно драгоценными камнями, приманивая похотливые взгляды и потные руки к своим округлым прелестям; музыканты невпопад, но вполне приемлемо для заведения данного уровня, начали играть какую-то простенькую мелодию, которая показалась Саргону знакомой. Вот это и было похоже на Тортаж, тот, о котором киммериец неоднократно слышал от бывших пиратов, моряков и контрабандистов, сидя у костра тихими безлунными вечерами.