Тетива тугая больно врезается в подушечку пальца указательного и среднего, пернатая стрела вонзается своим острым костяным взглядом в густые ядовито-зеленые заросли, и нервы на пределе, и вроде бы ненависть клокочет глубоко внутри варварского сердца - ведь обошли, гады, сумели незаметно подкрасться и затаиться, да так, что не учуял их, не смог различить отвратный и такой знакомый запах человеческого пота, запах немытых волос, грязных ступней, желтых гнилых зубов, запах кровожадной жестокости и неискоренимого порока.
И вроде бы нет ненависти, а лишь суровый и холодный расчет. Не время Саргону злиться - его ждет цель на той стороне. Журчание холодной воды, промывающей это русло, может быть, с самого начала времен, успокаивает - и пить не хочется, и есть, и спать и злиться тоже не хочется. Только держать стрелу и лук. И ждать. Ждать, может быть, час. Или два. Или всю жизнь ждать. Дернется он, шелохнется, не сможет не дернуться. Потому что охотнику хочется загнать скорее добычу, содрать с неё шкуру, слить кровь, и мяса кусок зажарить на открытом огне.
А дичь не спешит. Ей не куда торопиться.
Удар кости об камень, деревянный стук древка - промах. Промах, позволяющий засечь неудачливого стрелка.
Лицо. Бледное лицо белого человека, кустистые брови, лысая голова, черная бородка и глаза. Испуганные глаза человека, наступившего в капкан, уже сообразившего, что к чему, но не успевшего прочувствовать всю радугу болевых ощущений, разбавленных ненавистью, ужасом, стыдом.
В этот самый миг лучник, застывший в тени могучего древа, обросшего лианами и мхом, понял, что его заметили. Это произошло спонтанно. Может быть, он даже и не понял - почувствовал, скорее. Встретился взглядом с варваром, застывшим у белоснежной высохшей коряги. Потерял уверенность. И вдруг дернулся, и в ту же секунду стрела со свистом прошила воздух, и прогудела черной иглой над рекой, и между листьев, и гулко впилась в плоть человеческую, кровушки чужой испила и застряла прямо в груди, торчком застыла - схватился бледный, вскрикнул, обмяк и повалился куда-то в листву, за толстую корягу и исчез из поля зрения.
Махаон этого не видела. Она чувствовала чужое присутствие, ощущала каждой порой, каждым волоском своего тела - кто-то был здесь, рядом, в этих кустах или тех, что подальше на два шага, с крупными желто-белыми цветками, там, где бренчит звонко лесная пчела.
Миг.
И легкий треск выдает нападающего, вскрывает его присутствие, ясно обозначая направление движения и атаки. Миг. Небольшой и неприметный круглый камешек вырывается из руки и исчезает в джунглях, с громким, отчетливым стуком бьется обо что-то мягкое, слышен сдавленный стон. Кинжал в руках девушки, словно продолжение её собственного тела, направлен в сторону агрессивного представителя лесного братства, может быть, дикого животного, а может, и человека.
Миг. С ревом душераздирающим из зарослей выскакивает на деву здоровенный детина в холщовых штанах, кожаных сапогах, с ссадиной на лбу и с дубиной в руке - размахиваясь, старается стукнуть по голове, но Махаон пригибается, кусок древесины проносится мимо, уходит куда-то вправо, а впереди - полуголый опасный мужчина, будто бы зверь - хищник из леса, огромный и страшный. Не было сомнений, метаний - только желание защитить себя от этого потного представителя человечества, только страх и гнев. Кинжал, выставленный перед собой на вытянутых руках, вошел в живот, чуть ниже пупка, словно в брикет мягкого масла - с сиплым стоном мужчина застыл, выронил дубину из рук, схватился ладонями за каменный нож, за пробитое мохнатое брюхо, уже скользкое от обильного кровотечения, зашипел, ужасно выпучив глаза с красно-желтыми белками и плюясь мерзкими слюнями во всклоченную бороду, а затем выдернул кинжал из своего живота и истошно, не человечески завопил, уже заваливаясь на расшибленные грязные колени.
Тут Махаон словно молнией поразило - она почувствовала опасность и страх, накатывающие с новой силой, и предчувствие это было не напрасным - из-за спины вдруг появилась крепкая потная ладонь, и не одна, а целых две - одной неизвестный нападающий сжал лицо девушки от подбородка до самого кончика носа, а второй перехватил свой острый металлический кинжал острием вверх и поднес к горлу, повернувшись лицом к реке.
Тот разбойник, что уже развалился на земле, пытался зажать колотую рану и хрипел, страдал и завывал от боли, но его сообщник, по видимому, не собирался ему помогать - он лишь злобно прошипел на ухо девушке: "Не вздумай играться со мной, маленькая девочка", и Махаон отчетливо ощутила аромат грязной пасти, и прикосновение небритой колючей щеки, а соленый вкус ладони, зажимающей рот, был отвратителен до дрожи в коленках, но самым неприятным был нож - блестящий и, вероятно, очень острый, он совершенно отчетливо втыкался острием в кожу, едва ощутимо скользил по шее и опасно прижимался к ней, словно облизывая её холодным металлическим языком, гладким и страшно неприятным на ощупь.
- Выбрось лук, раб! - хрипло прокричал разбойник на аргосском, сделав вместе с заложницей шаг в сторону берега, - выбрось лук в реку, иначе я перережу твоей бабе глотку!