До того с живым интересом внимавшую Ларису тост застал врасплох. Она тут же метнула близорукий взгляд на Николая Иофановича, напряжённо прищурила глаза, всматриваясь... и не обнаруживая ни малейшего намёка на протест. В один миг стало понятно: она всё это время успешно баюкала себя мыслью, что Вика ещё найдётся, с готовностью подхваченной у сталкера. И постепенно призрачная эта надежда на лучшее сама собой переросла в убеждение, уютно поселившееся на краешке сознания. Вот так, наверное, люди и договариваются со своей совестью.
Лариса внезапно почувствовала себя как будто обманутой: спутники, оказывается, никаких иллюзий не питали. А она? Как она при этом выглядела в их глазах? Как человек, готовый на ходу смиряться с потерей — со смертью другого человека — и идти дальше? Ларисе страшно захотелось объяснить, что это неправда, она не такая... Но что она скажет? Как она скажет?
Придавленная грузом понимания, как чужой могильной плитой, девушка мрачно молчала. Потом, тяжело шевельнув плечами, очнулась — протянула руку за стаканчиком, опрокинула в себя содержимое, деликатно хрюкнула в краешек рукава, поперхнувшись. И так же молча заела выпитое кусочком «национального символа», совершенно не ощущая вкуса.
Горечь от спирта — ничто по сравнению с той горечью внутри, которую не зажевать. И неизвестно, от чего Ларисе сейчас было горше: от того, что на чудесное возвращение Виктории, как выяснилось, надеяться было зря, или от того, что теперь Лариса знала — оказывается, она способна идти, не оглядываясь, если впереди интересно и заманчиво, даже если рядом не стало другого человека. Не стало. Человека. Что может быть страшнее? Ей всегда казалось, что ничего страшнее быть не может.
И следующая мысль, до того запрятанная глубже всех, а теперь, благодаря расслабляющему действию спиртного, наверное, показавшаяся на свет. Настолько пронзительная, что пришлось больно закусить губу и задержать дыхание, чтобы не издать ни звука. Виноваты. Она, Лариса, виновата. Могла оказаться ближе, удержать, может быть. Она могла не ходить в тот домик или позвать с собой Вику, не оставлять её стоять снаружи. Могла? Могла...
Как жить теперь, господи?