Визг..
Старый мужик, седой и тихий, с некрасивым шрамом на небритой щеке, заросшей колючей серой щетиной. В плаще и здоровенных сапогах, в смешной теплой шапке и кожаных перчатках. Сибиряк это, один из тех, кто в Зону начал ходить с тех самых пор, как вокруг неё колючку поставили, а то и раньше. Он всегда ходил один, никогда не брал с собой ни напарников, что вынести и тебя и хабар на горбу смогут, ни «отмычек», которых некоторые особенно умные вперед себя, в самое пекло шлют, всё сокровищами да артефактами легендарными стращая. А молодой и зеленый сопляк, возомнив себя всемогущим, прёт как танк – ведь его там счастье ждет, за этим самым поворотом, прячется где-то рядом, метрах в десяти, вот он и идёт, и верит и надеется.. и погибает, словно жалкий муравей, в неудачный момент оказавшийся между молотом и наковальней, сунутый в разворошенные угли кострища.
Избегал Сибиряк других людей, разговоров и вообще был нелюдим – то ли жизнь его так приучила, то ли Зона.. и всегда с ним был его пёс, здоровенный и лохматый, и взгляд у них обоих был одинаковый – такой внимательный и какой-то.. пустой, что ли? Холодный. Не злой. Не добрый. Что он искал, никто не знает, да и не задавался Хорхой таким вопросом никогда – у каждого из нас своя цель стоит на вершине недоступной, и ползем мы к ней, карабкаемся по отвесным скалам, перескакиваем с выступа на выступ, на ветру колышемся, будто бы пушинки, и вот кажется, силы нас оставляют, но мы всё равно ползем дальше, без передышки, ибо тянет нас, тянет эта самая истина, богатство, власть. Развращает, ослепляет, заставляет в немом усилии добивать последние метры, сквозь боль и унижение и страшную муку.
А в итоге..
Никто не знает, куда делся Сибиряк, когда последний раз шагнул за невидимую границу, удерживающую Зону от людей.. или людей от Зоны. Он сгинул, растворился в ней или просто-напросто гробанулся где-то, да так, что даже, может быть, костей не осталось..
Только пёс его где-то есть и напоминанием, местным провожатым служит. Никто не видел его здесь, никто не знает, где он находится – и находится ли где-то вообще? – словно призрак какой-то, воющий из темных закутков Зоны-матушки. Воет, лает, рычит, скулит где-то, и эхом его скулеж доносится до твоих ушей, и мурашки по коже бегут спешно. Умный догадается – не иди туда. А дурак призраков не боится. Дурак вообще ничего не боится. А перед смертью своей, такой же глупой, дурак, может быть, увидит беднягу Сибиряка распластанного на земле холодной и его призрачного пса с бледно-голубыми прозрачными огоньками глаз, сидящего прямо у скрюченных ног мертвого хозяина.
Визг..
Нефеддин, Синяк и Юрик. И Хорхой, но тогда еще не Хорхой совсем, а Кот - довольный жизнью и самим собой крепкий мужчина средних лет, улыбчивый и веселый. Совсем другой человек. Цель проста, как две копейки - тюремный блок номер четыре, подвал, третий коридор. Карцер. По слухам, что среди сталкеров ходили как жареные семечки на базаре, в Карцере якобы лежал - просто лежал, как обычный сор, - легендарный, особенно ценный артефакт неизвестного назначения, будто бы обнаруженный где-то в развалинах завода и брошенный в карцере стариком Юргеном и в честь этого названный "хрустальной туфелькой". Юрген, по прозвищу "Крыса", часто сокрушался за рюмкой чая, что, мол, "надо было взять, да тяжелый он был, сволочь - я там от страха чуть не помер, решил не рисковать; а теперь уже стар стал, не могу я туда идти, сердечко шалит. Эх, зря, ребятки, зря не взял.."
Они тогда тоже проходили через Кладбище, только там, дальше - где волосатый камень лежит как указатель. Там нынче никто уже не ходит. Там теперь "гнус-трава" растет по пояс.
Тогда Он тоже визжал. И мы не повернули назад.
Семецкий умер первым - жалко мужика, он ведь был самый из нас умный, самый образованный; и самый, наверное, поспешный, перевозбужденный - всё рвался куда-то, нетерпеливо, нервно курил. И докурился. Всё, что от него осталось, невозможно было даже при всём желании в пол литровую банку собрать. Сплошное темное пятно, растянутое на сухой, как мятая бумага, траве.
Мы шли дальше, не понимая толстых, откровенных намёков. Зона уже не играла, но мы не видели отчетливых, ярких знаков. Жажда наживы затмила хваленую сталкерскую осторожность. Это было так глупо, так пошло и глупо..
Хорхой закрыл глаза, застыл.
На заводе было худо. Там погиб Синяк, - наступил в "ноголомку", балда, и нам пришлось тащить его на горбах, и он сначала рыдал, потом выл и божился, что никогда не забудет, а потом перестал и затих как-то - наверное, понял, что мы не повернули и не пойдем назад без "туфельки". В конце-концов, Нефеддин помог ему обрести покой.
Да будет легка его доля.
Мы дошли до тюремного блока вдвоем - усталые, израненные, измотанные донельзя. На карте, нарисованной Юргеном, не было ни "ноголомок", ни "уховерток" - не было там, где они были, где мы их видели, где мы оставили двоих товарищей. Карта была абсолютно неверной, она заманивала тебя в ловушку, вела в тупик. Это было странно, очень странно, и Кот в своём мозгу уже прорабатывал план, как он вернется домой, как возьмет какие-нибудь страшные слесарные инструменты из дома и зайдет в гости к старику Юргену - узнать, зачем же старый змий решил нас всех подставить и загнать в капканы не отмеченные..
Мы прошли через пролом в стене, обогнули старую, мощную "плешь" и дошли до самого карцера.
Синие язычки горели в полумраке, шипя и то и дело плюясь пузырями в густую, черную темноту. Карцер был затоплен "студнем" до самых краёв, и мы не решились даже приближаться - лишь смотрели издалека, как горит синим пламенем мечта, надежда, цель.
"Хрустальная туфелька лежит в подвале четвертого блока, на ровном месте - в карцере я её бросил. Я не говорю, что это будет простая прогулка, но за тот процент, что вы мне обещали, я даже дам вам свою карту. Вытащите её оттуда, парни, и вам воздастся сторицей - это я вам гарантирую."
С Нефеддином Кот никогда больше не встречался - говорят, тот однажды пошёл с новичком к стадиону, да там и сгинул. А Юрген.. Юргена схватил удар, он умер в своей постели в тот самый час, когда мы услышали этот дикий, ужасный визг - предвестник не связанных между собой плохих событий и странных, ничем не обоснованных перемен.
Сглотнул Хорхой.
- Стоять! - хрипло гаркнул, глядя прямо перед собой. Остановился сам, слыша бешеный стук своего сердца. Нас было четверо - нас четверо сейчас.. Плохие, плохие мысли бродят, грозно звеня цепями в твоей голове, Витя. Стоит развернуться, стоит уйти - прямо сейчас, не раздумывая, пока есть такая возможность, пока есть шанс не загнать этих желторотых, ничего не смыслящих гуляк в самую глубокую яму, из которой даже неба не видно..
Стоит хотя бы подумать.
- Перекур, - отвернулся от них, закурил нервно, задумался, пальцами закрытые веки помассировал - и то и дело перед глазами пёс лохматый, с голубыми горящими глазами проносился, визжа и воя на свой призрачный лад..