Хоть бы поскорее уже.
Сегодня Миша готов был умереть. Голова, будто налитая свинцом, не хотела подыматься со свалявшейся подушки, отдавая тупой болью при любой попытке воспротивиться ее мнению. Переборов себя, Михаил встал и подошел к окну, шлепая по истертому деревянному полу босыми ногами. Было уже темно или еще темно. Он не знал и не стремился узнать. Хотелось есть. С недавних пор ему всегда хотелось есть. Миша криво усмехнулся самому себе. Во рту будто бы переночевала стая кошек. В зеркало, не видавшее тряпки с момента своего создания, он даже не смотрел. Ничего хорошего ему там не покажут, это уж точно. Знал бы его отец, до чего он докатится, наверное, придушил бы в колыбели. Он-то из кожи вон лез, чтобы сыночку все самое лучшее – и образование дать, и жилье, и на местечко хлебное устроить. От того и помер папаша рано. А сынуля как был дураком, так им и остался. Только теперь он таки еще и головой поехал совсем.
Мужчина принялся кое-как приводить себя в порядок после очередной попойки. Только напиваясь вусмерть он избавлялся от того видения, которое преследовало его уже несколько месяцев. Будь в его тесной квартирке какая-нибудь мебель кроме старого колченогого стола, нескольких табуреток, кровати и кухонного шкафчика, она бы наверняка была вся разломана и побита. Миша давно уже перестал запоминать тех, с кем он пил. Все равно их лица сливались воедино в образе того самого старика, который пару месяцев назад так круто развернул колесо его жизни. Он постарался вновь стереть его образ из памяти, и в который раз, сокрушенно покачав головой, понял, что теперь ничего не будет как прежде. И шрам в виде ладони на плече никуда не исчезнет. И голод этот вечный тоже теперь навсегда. Пора было собирать вещи. Скоро за ним придут. И если это будут не санитары, то милиция наверняка. Нельзя в нашем государстве не работать.
Миша сел на кровати и обхватил голову руками так сильно, будто боялся, что она может распасться. Надо было опохмелиться. Он встал и нетвердой походкой направился на кухню. Дрожащими руками вылил в стакан остатки водки и залпом выпил. Не успел он присесть, как послышался стук в дверь, отражающийся эхом от задней стенки черепа. Михаил, тяжело вздыхая, встал и поплелся к двери. Стук стал более жестким, требовательным и тут только до Миши дошло, кто может стучаться в его дверь в такой час. Внутри все похолодело. Он посмотрел в глазок. Так точно – они. Черные плащи, морды кирпичом. Стоят и смотрят, будто сомневаются в том, что кто-то есть дома, за тщедушной дверью из тонкого дерева и облупившейся краской. Не врите, вы прекрасно знаете, что ваш клиент дома.
Через пару минут Миша уже колыхался на заднем сидении автомобиля. Хорошо хоть в исподнем не выгнали, дали одеться, хоть и смотрели, при том, как на дерьмо. Пытаться задавать какие-либо вопросы Миша не стал. Он прекрасно знал, за что его взяли и что бывает с дезертирами. Статья 193, подпункт 8. "Побег, совершенный лицом командного состава влечет за собой применение высшей меры социальной защиты". Что ж, лучше так, быстро и сравнительно гуманно, чем медленно истлевать от голода в холодной квартире. Однако ж, место, куда его привезли, мало напоминало изолятор. Вместо этого он оказался в каком-то распределителе, где к нему определили еще троих столь же удачливых, как и он. Миша присмотрелся. Народ подобрался самый разный: от парня – махрового интеллигента, до нервничающего мужика средних лет. Чисто из спортивного интереса Миша хотел бы спросить у них, за что кого взяли, но промолчал. Что-то не позволило ему. Возможно, солидарность?
Их везли в лес, а еврей обреченно подумал, что он даже не увидит напоследок лица тех, кто росчерком пера прекратил его жизнь. Значит, слишком мелкий Миша, не церемонясь в расход его пустили. Ну и правильно, к чему лишний труд. Сам он поступал тогда в селе точно так же. Сказано – собрать, а как - дело десятое.
Ожидая увидеть расстрельную поляну, засыпанную легким снежком, Миша и опомниться не успел, как они оказались в окружении роскоши. У него даже от сердца отлегло. Значит, не пора еще. В таком месте не расстреливают. Одновременно с этим вновь дал о себе знать голод. Мужчина не рисковал оглядываться по сторонам – счастье казалось столь трепетным и маленьким, что стоило только пошевелить головой, как оно упорхнуло бы. Нос учуял запах съестного и тут уж Миша не сдержался – громко втянул носом воздух. Новое начальство, а это было именно оно, изволило ужинать. Еврей покорно стоял перед столом, не отводя взгляд от тарелок с едой, однако внимательно слушал, что скажут эти двое. Услышанное чуть не заставило его плясать от радости. В эти слова он и поверил-то не сразу Да! Оказывается не он один такой не ему одному всякая нечисть мерещится. После короткого взрыва радости, однако ж, накатил страх. Если есть и другие «контактёры», то значит и чертей этих самых повсюду больше, чем принято считать в их атеистическом государстве. Зухерман внимательно прислушался к тому, что говорят его товарищи по распределителю. Двое, которые попроще принялись что-то мямлить, парнишка, за которым плакали лагеря, начал, было, грубить, но поняв, что сказал, тут же принялся исправлять ошибку. Пришла и его очередь говорить.
- Я, Зухерман Михаил Абрамович, тысяча девятьсот шестого года рождения два месяца назад, состоя в рядах РККА в чине старшего лейтенанта, отбывал службу в селе Горбалеве.
Тут Мишу чуть-чуть попустило и он перешел на более разговорный тон.
- Занимался, так сказать, заготовкой продовольствия на нужды государства, где и случилась со мной эта история. Убил я тогда, ни за что ни про что человека убил, просто потому, что тот жить хотел. Вот и был наказан за это стариком одним. Теперь обречен до конца жизни голодать. Наказан. Сверхъестественным образом, не побоюсь сказать. Вот вроде и все, товарищи…
Он вопросительно обратился к сидящим напротив людям.