Вместо тела — грязный сиреневый туман. Он не видит, он точно знает. Потому что не ощущает.
Кто это? Что это с ним? Чьи голоса? Влад? Это он Влад. Влад. Владик. Кто эти люди? Где мама? Сашка? Бабушка?
——————
Лежал на кровати и прижимал Сашку к себе. Хотелось забиться в угол и там дрожать — но было нельзя. Когда-нибудь он вырастет и сможет защитить маму, и Сашку, и бабушку. И себя самого. Но это только потом, еще нескоро. А сейчас... а сейчас он может только прижимать Сашку к себе и гладить ее по плечу, шепча в ее крошечное ушко какие-то глупые слова успокоения, в которые и сам-то уже не верит. Когда был совсем мелкий, верил — верил маме, которая вот так же обнимала его и шептала, что все будет хорошо, все пройдет. Что папа не такой уж плохой. Что он случайно и совсем не хочет их обижать. Мама была права: прошло. Прошла его вера. Скоро пройдет и Сашкина. Но пока, пока он шепчет ей на ухо и крепко прижимает к себе.
Он сжался, когда открылась дверь. А свет, прямоугольником нарисовавшийся на красно-зеленых полосках, показался предательским и опасным. Сильная рука на вороте футболке — и он щенком летит на пол. А в ушах испуганный плач Сашки. И в голове ненависть, недетская ненависть к отцу, к собственной беспомощности, к бессилию своему. Не успевает даже подойти к маме, помочь ей подняться. Он бы хотел ее обнять, прижать к себе, как Сашку, но лапища отца выволакивает на свет, к игрушкам, кубикам и машинкам, к мозаике, в которой не хватает частей...
Руки быстро хватают кубики, выкладывая их в коробку — один за другим, красный, желтый, желтый, красный, зеленый, синий — у этого сбита краска по ребру, — снова синий и еще один зеленый, ободранный весь — это Сашка его погрызла, когда совсем мелкая была, — и следующий кубик, и следующий... Губу закусил, чтобы не плакать. Ведь он мальчик, парень, мужчина. Мужчина. Защитник. Ведь он вырастет и не позволит отцу обижать маму, Сашку, бабушку. А руки дрожат. Он никогда не допустит, чтобы они плакали. Когда он вырастет, они никогда, никогда не будут плакать! Сгребает мозаику обеими ладонями, в коробку высыпает, канву туда же. Слышите! Вы никогда больше не будете плакать! Сколько времени прошло? Он успевает? Еще машинки: обычный грузовик и легковушка, у которой открываются двери и капот — гордость его. Он вырастет, точно. Ему нельзя плакать. Должен быть сильным. Он. Мужчина в их семье. Руки лихорадочно убирают в ящик коробки и машинки. А сердце колотится и страшно, до жути страшно.