Народ загудел — слова Кирна передавались по рядам, пролетали над головами трудяг торжественным шепотком: «Череп, Череп, где Череп?»
Кто-то из тех, кого часто назначали на дежурство в обслугу лагеря, знающего всю постоянно меняющуюся планировку архитектурного гения злобных хозяев, вызвался провести Кирна к нему.
Пострадавшего в утреннем происшествии мусорщика они нашли в лазарете — так называлась утыканная по периметру кольями яма, подобная той, где держали василисков; от последней она отличалась только костром для обогрева. Такие условия, помноженные на малочисленность врачевателей, которых на несколько сотен мусорщиков приходилось менее полудюжины, не способствовали большому проценту выздоровления.
Чем руководствовались при этом огры, понять было несложно. Заключенных много, размещать их было негде. В этих обстоятельствах не имело смысла выделять под заболевших и пострадавших на глубине мусорщиков отдельный барак. Кто сможет работать, того перебинтуют и вернут обратно на работу, в крайнем случае оставят лежать до утра, а утром — отправят в барак, если не помрет за ночь. Остальным же дорога из лазарета лежала прямиком к василискам. Так оно выходило экономнее.
Череп, однако ж, еще дышал — его нашли, как блин раскатанного на окровавленном ватном одеяле, с полностью замотанным бинтами лицом. Рядом с ним сидел и лекарь, очевидно, единственный из не поддавшихся общей шумихе и ажиотажу, он оставался рядом с беднягой, даже когда на берегу началось волнение, даже когда охранники-огры поспешили умчаться к своим.
Он сидел на земле, обхватив голову руками и что-то невнятно бормоча. Других пациентов в лазарете не было — только гора какого-то шмотья, прикрытая одеялами, набросанными у края ямы.