Удалившись в свою комнату, виконт наконец остался один и понял, что именно этого-то ему и не хватало, именно это и было необходимо, чтобы чуть отдохнуть. Не следует думать, что Чарльз был законченным мизантропом и сторонился людей — конечно, нет: виконт умел и любил проводить время в дружеской компании, но требовалось Чарльзу иногда и побыть в одиночестве, померить шагами комнату с сигаретой в руке, взвесить и осмыслить всё происходящее.
Так вот и ходил, достал из кармана портсигар и спичечницу, открыл портсигар, посмотрел, сколько сигарет осталось: двенадцать штук. Много, да и куда экономить, право слово. Чиркнул с шипением занявшейся пламенем спичкой, закурил, отбросил спичку на пол. Снял куртку, пиджак, осмотрел царапину под мышкой, ещё раз намочил платок бренди, ещё раз обработал рану. Приложился к фляжке, сделал глубокий глоток (знал бы, лучше б кальвадоса сюда взял — но где его в Египте, даже современном, а не древнем, найдёшь, кальвадос?), морщась, затянулся, ещё раз приложился, снова долго затянулся. Присел на кровать, накинул куртку на плечи, упёрся локтём о колено, ладонью о подбородок, стряхнул пепел на пол (в номере нет пепельницы, строгий выговор прислуге). Снова достал серебряную фляжку из кармана, поболтал в воздухе, по звуку пытаясь угадать, сколько бренди осталось. Фляжка в четверть пинты, так что, наверное, половину уже выпил. Если завтра умирать, надо не забыть выпить вторую половину.
Наверное, смерть всё-таки не худший выход. Вечность в этом месте всё-таки куда безнадёжнее, а так — ну умрёшь ты, раб Божий Чарльз, попадёшь — куда? В рай? За какие такие заслуги тебе в рай, за весёлые гулянки с оксфордскими друзьями, за поездку в Остенде в весёлые дома (а официально — осматривать достопримечательности)? Но и в ад как-то не за что: не убил ты никого, Чарльз, не воровал (хотя, если Бог — социалист? Господи, что за чушь, Бог-социалист?), а, ну да, прелюбодейстовал, да. Три раза ровно. Плохо, что я не католик — те-то хоть в чистилище верят. Пустая-то какая жизнь получилась, Господи.
Сигарета догорела. Чарльз бросил её на пол, вслед за спичкой. Надо было ложиться и отдохнуть, хоть сколько-нибудь времени. Виконт снял ботинки, улёгся на кровать, подложив кепку под голову и укрылся курткой. Револьвер в кармане тяжело давил на бок, и Чарльз выложил оружие, положив его рядом с собой. Всё-таки обидно, что, возможно, последнюю ночь приходится проводить в условиях таких спартанских. Вот бы в ванну сейчас.
Чарльз понемногу засыпал, и мысли плавно переходили с дел сегодняшних на прошлое: сначала на чугунную ванну, обтянутую изнутри марлей (как у Марата), затем на путешествие из Бристоля в Касабланку на раскалённом солнцем пароходе, затем почему-то на шестнадцатилетнюю мисс Мактаггард из Хартфорда (лет через пять, может быть, женюсь, машинально повторил про себя Чарльз). Вспоминался Йоркшир, старые стены замка Нэвот, сырые от мха и выпадающей росы, мощные контрфорсы, а под ними сочная трава в фут высотой, которую волнами гонит ветер с моря, тяжёлые средневековые сводчатые арки, обеденная зала с чиппендейловскими стульями вокруг длинного стола и задрапированными бархатом стенами, тьму в которой не в силах разогнать лучи редкого северного солнца из узких готических окон, а холод не в силах побороть большой камин, и согревает камин только небольшое пространство перед ним, застланное персидским ковром, а на ковре стоят два глубоких кресла с мягкими валиками подлокотников, и в одном из кресел сидит грузный седобородый господин, перелистывая альбом своих рисунков и акварелей, граф Карлайлский, отец Чарльза, а в другом, том, что рядом, сидит…
Чарльз резко вскинулся на кровати, разбуженный звуками, доносившимися из коридора. Нет, Чарльз, ты не в замке Нэвот, ты в Египте. Что происходит, кто там, снаружи? Неизвестно, непонятно. Явно не свои. Скользнул взгляд по ботинкам, аккуратно поставленным рядом с кроватью. Нет времени. Виконт схватил револьвер и подошёл к дверному косяку, осторожно выглянув наружу.