— Тогда мотив этого господина выбраться отсюда вполне очевиден, — вмешался в разговор Чарльз. — Быть разжалованным из фараонов назад в носители опахала и пребывать в этой должности вечность — мне бы тоже не понравилось. Но постойте, Эйе, кажется, говорил о том, что он создал эти… как вы, сэр Флиндерс, перевели это: врата? Но, во-первых, с какой целью? Казалось бы, не стало прежнего фараона — и дьявол бы с ним? Он что, предполагал установить какую-то связь между Египтом и миром мёртвых? А во-вторых, мне не до конца ясно, почему здесь оказался Эйе, умерший после фараона, но нет наследника Его Величества — как вы его, мисс Адлер, назвали, Тутанхетеп?
Чёртовы египетские имена, с ними одними можно с ума сойти, никаких мумий не требуется.
— Не представляет ли здешнее место что-то вроде фотографии определённой точки реального исторического времени, когда Эхнатон уже взял в жёны свою дочь, но наследник ещё не родился? Но чем обусловлен выбор такой точки? Я-то лично думаю, что созданием врат, но, может быть, вы, мистер Питри, спросите об этом мистера Панесхи?
Как заправский мистик, рассуждаю о метафизических вратах в другие измерения, фотографических снимках исторического времени и прочей чертовщине, — с горечью констатировал про себя виконт. Ох Господи, и зачем я попёрся в этот Египет? Сидел бы дома, рассуждал бы о прогрессе и либерализме, а сейчас — Господи, что сейчас со мной станет, ведь даже, пусть и удастся выбраться всем им из этого чёртова места, не удастся никогда убедить себя в нереальности происходившего, не удастся и скрыть свои враз поменявшиеся взгляды от других, и, вуаля, Чарльз, превратишься ты в глазах публики в того, над кем сам привык смеяться — мистика вроде Блаватской или Олкотта, спиритуалиста с доской под мышкой, полусумасшедшего-полушарлатана. Впрочем, не так уж они были и неправы, получается.