В голове, как неприятный зуд, обосновалась навязчивая мысль: а что, если бы предчувствие явилось к ней ещё там, в городе? Наверное, она бы успела предупредить, кого нужно? На примере того же Вилларсона ведь выяснилось, что и взрослые здравые мужики могут к такому прислушаться. Так, значит, можно было бы... помочь? Спасти кого-то? "Солома волос, солнцем отбеленных. В пыли. Под кирпичей битых хаосом. Слиплись пряди, багрянцем склеенные..." Блядь, не надо.
Блядь!!! Ну почему — сейчас, а не тогда? Потому что не было там возможности задремать? Или потому что она себя не слушала? Или не хотела прислушиваться?.. Она виновата? Или нет? Или да?
Хватит. Деструктив ебучий же. Проще удавиться, таким-то макаром. Назад вернуть ничего нельзя, поэтому, чем себя грызть, она лучше... она себе слово даст, что будет чувству своему шестому доверять. Чуть что — сразу опа. Лучше перебздеть.
Хотя, некоторые вещи, конечно, предугадать нереально. Поведение Торрадо, например. Подошёл, сунул в трясущуюся лапу ей... что? Ага. Конфетку. Пуля какое-то время тупо глядела на свою раскрытую ладонь. Потом так же бездумно развернула оранжевый фантик и забросила леденец в рот. Спохватилась, что надо бы поблагодарить — но успела только промычать чего-то в спину поворотившемуся Цезарю. В носу защипало. Пуля моргнула раз, другой. Загрустила. Противное чувство такое: душит комок в горле. Как-то оно всё... жалко. И Цезать этот, и эта конфетка, и она сама, Стокс, с карамелькой за щекою, упревшая в полной снаряге. И весь автобус этот неказистый с какими-то людьми некрасивыми, пылящий по раздолбанной дороге где-то в анусе Вселенной. Жалкие все. И всех жалко. И тут, и там.
Пуля, стараясь не хлюпать громко враз осопливевшим носом, отвернулась к окну — всплакнуть потихоньку.