Волчатина оказалась вполне себе ничего. Мясо как мясо, в общем-то. Ну, жилистое слегка, но тут уж, простите, не до жиру. Да и, зубы вроде бы на месте пока, можно жевать и радоваться жизни. Хорошо.
Ужинали в молчании. К тому моменту, как мужчины вернулись, Мария решила, что вполне себе сыта и этот вот ломтик – последний. Точно. Абсолютно. Вообще. Двигаться не хотелось. Говорить не хотелось тоже. Было невероятно уютно сидеть, подперев подбородок ладонью смотреть на сосредоточенно жующего Ильхама и молчать. И думать ленивые медленные мысли – такие, наверное, бывают только у очень больших и очень сытых удавов.
О том, например, как мог этот страшный и долгий день закончиться таким мирным ужином. О том, что не смотря на все сегодняшние потери она сейчас почти что счастлива – хотя бы уже от того, что жива, что жива, здорова и находится вроде как в безопасности. О том, что это, наверное, не очень правильное чувство и, по-хорошему, надо вот прямо сейчас грустить и скорбеть – но почему-то не получается. О том, что завтра… нет, вот об этом она не думала, не хотела. Если завтра, в которое вот прямо сейчас перерождается это чертового «сегодня» будет хоть сколько-нибудь на него похоже – лучше не задумываться о нем лишний раз. По крайней мере, сейчас, пока все так хорошо и спокойно.
В какой-то момент Марии нестерпимо захотелось выжечь в памяти всю эту сцену – просто обставленную комнату и троих людей за вечерней трапезой. В подробностях и деталях. Абсолютно все. От выражений лиц - до пистолета, чуть ли не нелепого посреди посудного натюрморта, до половинки того «последнего» ломтика, так и оставшейся лежать на тарелке, до несколько хлебных крошек вписанных в фактуру деревянной столешницы, до собственную кожи, просвечивающую сквозь ткань, там, где рубашка прилипла к телу, до самой последней мелочи…
Прежде, чем встать из-за стола, Мария все-таки дожевала последний кусок волчатины. Оставлять еду было нехорошо. Что-то из девства, чьи-то слова про оставленную на тарелке «силу», смутные образы и первое, пока еще мягкое прикосновение головной боли. Да уж, пора было дать себе отдохнуть. Видит бог, они заслужили это – все трое.
Дождавшись, пока все закончат, Иленсол сложила тарелки в стопочку – хорошо бы помыть, кончено, но – завтра. Все завтра. Завтра будет новый день…
- Спокойной ночи, - привычная формула, слова, когда-то бездумно срывавшиеся с языка, теперь были верными как никогда. Вот чего Марии хотелось больше всего – так это по-настоящему спокойной ночи.
Вернувшись в ту камеру, где остались ее вещи, она сложила тельняшку и бросила ее поверх подушки – все мягче будет, немножко уюта в суровой тюремной действительности уж точно никому не повредит. Иленсол растянулась на нарах, полежала немного, буравя взглядом низ верхней койки, потом перевернулась на бок и, положив голову на согнутую руку, закрыла глаза.