Песок. Обжигающе-горячий. Под ногами. Светилами нагретый. Яркий, нестерпимый свет. Горит огнем на коже. Тепловой удар. Солнечный ожог. Обезвоживание. Долгая и мучительная смерть среди травы, колючей и жухлой.
Сурово, да. Но уж чем богаты. На своих ногах уходим. Не тащим Мура на горбах. Не кривим побитыми спинами, не подтягиваем поломанные ноги за собой, шаркающей походочкой не идем, и на том спасибо Крестоносцам.
Таблички на нас не повесили. "Мудаки". Потому что Оракул не приказал. Вот и славно.
Шел. Думал. Про итальянца-мятежника, что спасает жизни чужие, словно малую нужду справляет - раз и готово, без проволочек и морально-нравственных мучений. Про Мура, который уверенно идет вперед, и в глазах его что-то блестит - Вера или что-то такое, высокое. Про Иленсол, бронзовокожую и кажущуюся такой напуганной, но сильной. Про этого черного парня. Про Миренко. Паттерсона. Жердева.
Нас немного. И с каждым часом, с каждой минутой становится меньше и меньше. Пугающая неопределенность в виде надвигающейся Степи, великой и труднопроходимой. Люди, от которых даже драных шмоток не дождешься. Голод, жажда, а ночью - холод и опасность быть съеденными стаей диких животных.
Худо. Пора было вспоминать, проходил ли врач-капитан Мафусаилов, в далекие времена учебки, на практике выживание в диких пустошах. Но в мыслях копошился увертливый и седой Марцинкези, а застывшие слезы Марии сухими канавками мозг взрезали. И слова Мура вторили в голове унылым эхом, всё повторялись и повторялись, как на старой пластинке, которую очень не вовремя заело:
И насадил Господь Бог рай в Эдеме..