Хорошо сидится. Воздух влажный, и свежий хоть и не лишенный посторонних запахов. Посвежее, чем в капсуле, на порядок - прочищает измученную воспоминаниями голову. Видимость не ахти, правда - туман, погуще взбитых сливок, скрывает всю панораму. Два солнца зато, разноцветные притом. Трава внизу преинтереснейшая просматривается. Черная с красными бомбошками. Просто какие-то одуванчики в негативе. Хм. Может быть, мы и находимся вот в таком вот мире - негативном, мире наоборот? И попали мы сюда не просто так, а, быть может, за прижизненные прегрешения? Вполне правдоподобно звучит, ведь все в капсуле будто родились заново. И вспоминали что-то, будто из предыдущей жизни. Новая партия покойничков спускается в мир иной на современном средстве передвижения. Символичном средстве. Что если Таурман в самом деле уничтожен, и мы, погибнув вместе с ним, теперь совершаем путешествие на тот свет? Ну, теперь-то прибыли. Видимо, настолько прижизненными делами "отличились", что никто до нас не снизошел. Мда. Ну ничего, посидим-подождем, глядишь туман и рассеется, и тогда откроются какие-нибудь райские кущи. Далеко-далеко и высоко. И бездна адова на глубине будет чернеть провалом своим. А нам - вечно болтаться тут, посерединке. Может и такое быть. Может.
На волне странных мыслей решил вспомнить еще что-нибудь. Жизненное. А лучше - жизнеутверждающее. И вот само как-то всплыло. Ночь в казарме. Шаги осторожные, пол к ступням липнет. Или ступни к полу. Вот он. Присесть, и вытянуть аккуратно впихнутую в резинку форменных трусов иголку. Разжать кулак с катушкой сверхпрочной нитки. На ощупь, не осязанием даже, а каким-то портняжным предвидением вогнать ее в ушко игольное, и за дело. Ложатся стежки темной дорожкой по белизне покрывала. И вокруг них дорожка чуть пошире, и тоже темная, расплывается. Вроде здоровый и жесткий говнюк, а шкура-то как поддается легко - не тяжело идет, и не замечает. Впрочем, иголочка-то тоже что надо - как комарик кусает, не сильнее. Не та толстенная, которой все пальцы, и сейчас страдающие дико, исколол. И ниточка тоненькая и гладенькая. Вот только крепкая-крепкая. Шкуру посильнее оттягивать надо, чтобы в мышцу, отовсюду прущую, не ткнуть. В рост же все у нас ушло, да-да. Ну ничего. Еще шестнадцать минут гробовой казарменной тишины, перерезаемой похрапываниями, и все будет. Запоешь соловьем. Василиском геральдическим закукарекаешь. Добрячок такой большой-пребольшой. Пристрочен хорошо. Что ни движение более-менее серьезное - то будет ему грусть. Теперь закругляем - несколько стежков подряд в покрывальце, обрезать ниточку специальной, предназначенной для этого частью иголки, и узелок организовать усталыми пальцами. Все. Быстро-быстро в койку свою. На следующий день все проснутся от диких визгов. И испугаются, поскольку товарищ старший сержант с пришитым к нему покрывалом будет похож на привидение с детских утренников. И на белом будет кровь видна. И старая, запекшаяся, и новая - от того, что множество мелких ранок растревожил, шевелясь. И неловко ему - срывать с себя обновку страшно, да и нитка эта на разрыв стойкая, а оставлять - еще страшнее. Всех перебудил, и поскакал в санчасть. А там дежурили два фельдшера тупых. И стали белые халаты спорить, как им лучше в такой щекотливой ситуации поступить - разрезать каждый стежок скальпелем, и доставать обрезки ниток (коих будет очень много) пинцетом, или же разрезать ее в самом начале, и с конца дернуть, выпуская, словно шнуровку какую. Товарищ старший сержант, как поговаривают басом, с таких разговоров новый талант в себе открыл, и медики, засвидетельствовавшие его рождение, нарекли оный "энурезом на нервной почве". Черт их всех разберет, медиков этих - энурез-майонез какой-то придумали. В итоге, после получаса пронзительных воплей, сделавших честь всем роддомам Вселенной, был чудесно исцелен страдалец. А подумали, увы, таки на Кохельмана, как на самого лучшего по части шитья, кройки, штопки и вышивки - стежочки-то были ровненькие, безукоризненные. Но обошлось без трибунала. Шуму-то много, а вреду мало. Настоящий терроризм. Портняжный. А звания на такое не жаль. Тем более, что не великое-то оно и было, звание это. Больше не донимал сержант - мудрость обрел житейскую. Не сразу поймал себя на том, что хихикаю глупо, как настоящий дурачок. Как бы соратнички не подумали, что двинулся Арчи, на туман заглядевшись. Ведь объяснять причину смеха им вряд ли будет полезно - не поверят, ох, не поверят в такую историю. А зря.
А лейтеха тем временем слез с капсулы, как...тварюка появилась. Мелкая. На тойтерьера похожа. Фу, блядь, никогда их не любил. Пекинесы - Добро. А тойтерьеры - Гниль. И параша лупоглазая, мелкая и дрожащая. Вот и Фрицу не по душе пришлось животное неясное, но вполне достойное этого "мира наоборот". Снял китель свой, и поймал. Как котенка поймал, завернув. И внутрь капсулы залез. Тем временем, еще один тип, что первым признал во мне Арчи Кохельмана, взвыл. Глянул - не ясно, что с ним стряслось, но летит он вниз, и в местное говнище с размаху. Брызги полетели. С таким интересом наблюдал за этим, что даже помощь предложить забыл. Глянул тут внутрь капсулы - а лейтенант уже мочит котенка своего. Хрустнуло слегка, и все. Красота. Так этим тойтерьерам и надо. Тут вопрос резонный услыхал.
- Э-э, да чет нихуя туман этот не ра...уууйбля!
Вот это уже серьезные зверушки. Злобные. Зубастые. Стражи в нашем мире, вывернутом наизнанку. Рычат, зубищами щелкают. Порвут за нехуй делать, стоит только сунуться. Наверное, съебавших из капсулы уже размотали. И хуй на них. Хорошо, что упавший бодро по лесенке влез. Надо вроде бояться, но как-то не страшно. Мы в капсуле, а они снаружи беснуются. Побегают и свалят. Или нет. Видно будет. Хотя, радоваться тут точно нечему. Нет, не уйдут они - поджидать будут в тумане густом, пока не вылезем мы. А придется ведь, рано или поздно.
Тем временем, закралась в голову идея одна. Отчаянная, но не слишком - как раз под стать положению. Поднялся, уверенно встав на крыше капсулы. Труселя приспустил. И орошать стаю принялся, благо, судя по всему, давно по малой не ходил.
- Съебали нахуй! Это, бля, моя территория, сукины вы дети!