Разумеется он не зажал уши, и…
…Обнаружил себя летящим на землю, кувыркаясь в потоках воздуха и разбрасывая драгоценные перья, изящным шлейфом жемчужного пуха.
Музыка рвала жилы, впивалась в мозг, крутила, выворачивая наизнанку само естество, дарила боль и наслаждение. Кто бы мог сказать, что это будет столь прекрасно и одновременно так чудовищно?...Как будто на миг, оказался Серафим в запретной сокровищнице, недоступного живым мира королей, среди мириада острых бриллиантов, раскалённых добела алмазных брызг и узрел воочию чудо, вглядываясь из гибельного, объятого пламенем колодца, в бесконечную небесную высь. Приложился к Святому Граалю постигнув истину, выпил с улыбкой блаженной, серную кислоту, желая ещё и ещё, утирая пот кровавый и обливаясь ужасом липким. Музыка была Богом и Дьяволом одновременно, прекрасной музой с лицом ужасающей гарпии, она терзала, и она покоряла, она заставляла страдать, по капле, выжимая кровь из разбитой души, но она же ласкала, чувственными устами целовала сердце, утешала мягким шепотом заботливой матери склонившейся над собственным дитём, убивая и воскрешая раз за разом, обливающееся мукой тело. Но какое возвышенное то было страдание, какое высокое…подобное мукам Спасителя, заставляющее захлёбываться в волнах животворной агонии, молить о пощаде, тонуть в огне и желать собственной смерти воспевая всемогущего Творца…Он летел, теряясь в прихотливых руладах проклятой мелодии, растворяясь всё дальше и дальше в этой вселенной, среди красоты бесконечной, распятый на чёрном кресте первобытных, животных мук.
А затем. Обнаружил себя на земле, судорожно заглатывающим порции воздуха, и крючьями пальцев, раздирающим собственную кожу на висках. Саксофон умолк, и Серафим успел, облизывая растрескавшиеся губы и смаргивая солёные слёзы пред глазами, оторвать от потрёпанной рясы, кусок грубой материи, пытаясь смастерить что-то вроде затычек. Не то чтобы он был уверен в их действенности, но стоило предпринять по-крайней мере хоть что-то, ибо слушать второй раз, столь чудовищные звуки он не мог…Слишком это было...Слишком.
Изъял из пустоты мизерикордию, появившуюся на сей раз более менее послушно, клинок всего лишь материализовался в руке, правда не в обьятиях пальцев как того желал ангел, а пронзая ладонь. Вырвав собственное, весьма своенравное оружие, из собственной же руки, Серафим полетел на бой.