Тэвиан и ИльдесельНебо…
Все чаще и чаще тэви смотрели на него. Все чаще они с опаской поднимали свой взор, щуря лисьи глаза, силясь отыскать на необъятных небесных просторах черные точки…
За последние сто лет атаки драконов заметно усилились. Словно лавина сорвалась с горного пика – драконы десятками налетали на деревни, выжигая их дотла, пожирая крестьян, словно коров, и забирая чудом выжившие остатки на будущее.
Одной атакой, так же, как и Аэрос, крылатые монстры сожгли Иенсу. Священный сосновый бор, в котором не было места для чревных гадов, куда уходили лечиться зараженные, - бор горел, словно факел. В удушающем смоге не выжил никто, от города осталось пепелище, горы дымящихся развалин и обгорелые, негодные для драконов тела…
Но Ильма Эмата не сдавались – они заметно усилили Стражу Света. Все больше и больше детей дракэвит рождалось в Тэвиане, их уже нельзя было сосчитать десятками. И, быть может, это помогло бы Свободным Городам в борьбе с драконами, если б не предательство Скалле. Иначе назвать это было нельзя.
Странные изменения в этом клане, в состав которого входила треть всех тэви, стали заметны многие десятилетия назад. Скалле зашевелились, поползли странные слухи об «обращении» - сотни последователей каждый год обращались в Навий, сверхсуществ, как поговаривал люд. Но не это было самым страшным… Новообращенные стали строить корабли. Много кораблей. Столько, сколько было необходимо, чтобы переправить тысячи и тысячи тэви через море – именно это и собирались сделать Скалле.
Серповая Гавань, в устье которой расположился Мажа Хилль, была забита только что слаженными ладьями. Их было такое количество, что торговые суда эльфов лишь с благословения Фриллии могли протиснуться к самому городу. Фриллы, к слову, тоже оказались задействованы во всем этом – два десятка капитанов их «живых» кораблей согласились помочь скалле в их путешествии.
Никто не знал, что было там – на западе. Оттуда приходил лишь черный смог и горячий ветер, а древние легенды поговаривали о Вратах Энкавматы, огненной обители самых темных и безумных Богов.
Но несмотря на все жуткие истории о западе, несмотря на попытки их остановить и даже угрозы, новообращенные навии одной звездной ночью сели на свои корабли и отчалили из Серповой Гавани. Отчалили навсегда и никто более их не видел. Только эльфы, вернувшись, рассказывали о жуткой дымящейся горе, вокруг которой вода столь горяча, что готова закипеть, а также о зеленых землях с огромными деревьями, точно такими же, как и на родине самих фриллов.
Оставшиеся из числа скалле, а их оказалось немало, отреклись от имени своего клана, разочаровавшись в их идеях и принципах. Ведь остались те, кто не мог покинуть свои леса и свой народ – именно они громче всех и называли уплывших предателями… Но никто не стал их останавливать, ведь тэви превыше всего ценили свою и чужую свободу.
Свобода… Да, о ней сейчас и думал старый Кос Нарьял, стоя на самой высокой башне крепости Мелньир в Аэросе. Она была построена из камня специально для борьбы с драконами – на стенах под навесами молча сторожили свой горизонт баллисты, а в башнях и днем, и ночью вглядывались в небо дозорные.
Кос тоже вглядывался. Он принюхивался к холодному, свободному ветру, гулявшему на этой высоте. Вожак Аэроса, а именно так теперь звучал его титул, поднялся сюда из своего тронного зала, чтобы спросить совета. Его старый Совет уже давно упразднился под волей Нарьяла – никто не смел перечить этому старому, невероятно старому седому волку и со временем он перестал нуждаться в их мнении.
Теперь Кос решал все сам. А совета он спрашивал у Богов…
- Свобода… или жизнь? – тихо вопрошал он у восточных ветров, дувших ему в морду. Там, на востоке, в озаренной солнцем дали виднелись Драконьи Горы, откуда каждый год, а то и чаще, прилетала огненная смерть.
Но сегодня оттуда прилетело послание. Впервые. Какие-то слова, какое-то предложение – такого не было еще никогда. Хотя, думалось Косу, уж лучше бы они так и продолжали молчать.
Драконы предлагали тэви сдаться. Преклонить колени пред Великой Мощью и Несравнимой Красотой Драконьего Рода и пред Кровавой Властью их Богини Варранти. Крылатые твари не хотели более воевать и сжигать поселения тэви. Теперь они хотели взбирать свою дань взамен на «мир»… И если бы это были деньги или иные богатства – Нарьял не думал бы и часа. Если б это был скот и дичь, которыми драконы могли питаться – он сегодня же устроил бы пир на весь Аэрос.
Но драконы хотели дань кровью. Кровью самих тэви. Они хотели получать из Аэроса по дюжине пленников каждый месяц. Молодых, крепких, здоровых.
Свобода или жизнь?
Жестокая, бескомпромиссная война за само существование Тэвиана - быстрая смерть от клинка - или же годы мучительного постепенного угасания его народа под гнетом кровожадных драконов? Будто смерть от болезни в собственной постели. Но уже к старости… В таком случае у тэви еще будет время, дабы что-нибудь предпринять.
Или же предпринимать надо было именно сейчас?..
Свобода или жизнь.
Этот выбор был не из легких и Кос прекрасно понимал, что он целиком и полностью ложился на его старые плечи…
Свобода или жизнь? – вопрошал он у Богов, вглядываясь в небо.
Ведь не только плохое сулило оно для тэви. В воздухе помимо драконов парили лиерна, которых становилось с каждым годом все больше, а также сильфы, небесные эльфы. Последние взялись как будто бы из ниоткуда, однажды прилетев на своих странных кораблях. Те выглядели, как огромные зеленые растения-шары, состоящие из множества маленьких пузырьков с воздухом. К шарам сильфы подвешивали грузы и тянули их за собой по небу…
Но удивительным в них было не это, а нрав невиданного ранее народца – эльфы неба казались самими посланниками Аэроса, доброго, сострадающего Бога. Они несли истинный Свет в своих душах, мыслями они все были непорочны, их сердца всегда были открыты навстречу хорошему… Аэрос благославил их – в этом не было сомнений.
Сильфы не умели воевать и им чужда была кровь, но в войне с драконами они могли сыграть существенную роль. Искренние, они плакали, увидев страдания народа тэви. Бескорыстные, они улетали к себе домой, чтобы вернуться с помощью – сильфы регулярно привозили мешки с фруктами, отдавая их за просто так.
Кроме еды они доставляли и чудотворную воду, добытую из их источника, благословленного, по словам эльфов, самой Фриллией. Вода излечивала все болезни, даже чревных гадов, и сильфы раздавали ее всем, кто просил у них, за что тэви их прозвали «лиерна тали» («малые святые»).
Но получится ли использовать небесных эльфов? И что с ними случится, когда они повстречают драконов? А помогут ли морские эльфы в возможной войне?.. И даже если все три народа объединятся – хватит ли их, чтобы одолеть драконов?
Хитрый, старый, мудрейший из всех лисов Кос Нарьял не мог ответить на эти вопросы. А потому он тихо молился, стоя на самой высокой башне в Аэросе и надеясь, что Боги ответят ему и укажут верный путь…
Тсарь'КриониКэйнелона, Верховная Жрица, была богата на стать и величие, словно помпезные статуи самой Эльквиаратор. Тонкие, ниспадающие одежды, ниспадали на пол. Еле слышно бряцающие украшения, браслеты, подвески, одиноко, еле слышно бряцали в прохладной полутьме храма.
Лампады коптили средь колонн, лампады чадили ароматы трав, чадимых здесь уже не века, а тысячелетия. Каменный пол отполирован был за это время до невозможного блеска, стопы статуй сглажены и любимы, почитаемы тысячами верящих лапок. Верящих до последнего, до самого конца, не смотря ни на что.
Но вечность это не могло продолжаться.
Статная и величественная Верховная Жрица Кэйнелона статно и величественно преклонила колени пред высокой мертвенно холодной статуей, изображавшей ее крылатую Богиню. К ней она и пришла, как обычно, молить мертвенно холодный камень.
- Здравствуй, моя Богиня, - нарушила Кэйнелона, казалось, незыблемую тишину святыни.
Она тяжело вздохнула, оглядывая снизу вверх нечто еще более величественное, чем она сама. Нечто, чему каждая эвит отдавала частичку своей души. Нечто каменное и холодное.
Собравшись с мыслями, она еле заметно покивала, будто бы соглашаясь с самой собой:
- Ты знаешь, ты знала и будешь знать – я верила в тебя, Богиня. Я служила тебе. Я пела молебны, я полировала этот пол до невозможно блеска своими коленями, я гладила твои стопы, я отдала тебе всю себя. Ты помнишь, Богиня, ты знаешь.
Верховная Жрица Кэйнелона чуть прищурилась, глядя Богине в глаза. Ничуть не страшась, но и не пренебрегая искренним уважением к холодной и каменной статуе.
- Но это не может продолжаться вечность. Мы застряли здесь. Сестры наши лунною порой смотрят на звезды и говорят нам о том, что мы здесь не одни. И ты, Эльквиаратор, не единственная Богиня. Но сейчас мы одиноки. Сейчас наши души скребутся в пустоту, в этот мертвый и холодный камень, в который облачили мы тебя. Облачили, чтобы было куда смотреть и перед чем падать ниц, - Кэйнелона грустно улыбнулась.
- Но это не может продолжаться вечно. Я уйду от тебя, моя Богиня. Мы уйдем от тебя. Прости нас… В стране голод. Единороги вырождаются… Их почти нет. Половина из нас погрязла в нежных страстях и мы, жрицы, не можем их остановить. Мир меняется, жизнь меняется, мы меняемся. Лишь холодный камень этих стен остается незыблем. И нет мне в том отрады, прости…
Если бы не были отжиты эти годы, если бы не закаленная воля Кэйнелоны, она бы не смогла сдержать своих слез. Но все было иначе. Ей казался этот храм могилой. Могилой всех их надежд, стараний и веры. Здесь, словно на кладбище, царила незыблемая тишина, и что тихая молитва, что громкий крик отчаянной лисицы не могли ее нарушить. Все уносилось в пустоту и оттуда ничем не возвращалось…
- Многие уже ненавидят тебя. Но я – люблю. Потому что я верю, что всему есть свои причины… Я не хочу думать о своей Богине плохое. Но и не могу больше думать о ней хорошо… Я забуду тебя, Эльквиаратор. Словно милую сердцу пору я запомню тебя, но не расскажу о ней никому… Потому что…
Нет, не горький ком слез помешал ей продолжить. И не тяжесть собственных слов. Верховная Жрица прервалась лишь для того, чтобы поверить в свои слова в последний раз – убедиться в своей сотни раз обдуманной правоте.
- Потому что тебя нет, Богиня.
Опустив свой взгляд, отвернувшись, она скромно встала и, тихонько шурша своими украшениями, ушла из храма. Навсегда.
ФриллориниВо тьме глубин морских, во мраке вечной ночи
Бродил один он средь других, мрачнее прочих.
Витал в просторах водных, вглядывался во мглу…
И ждал, он ждал тот день и то мгновенье, когда сердце запоет его в унисон с миром этим...
А до тех пор он мучался, страдал. Он плакал и рыдал, моля Богов услышать крик его, услышать вопль истошный, глотку его разрывающий.
Он рисовал каждый день, рисовал смерть. Черные, мрачные картины, сотворенные в мгновения отчаяния, даже в этом жутком и темном мире Арс'Морра казались пугающими и жестокими. Эльфики гибли на них сотнями, тысячи мертвых трупов громоздились горами, а небо рыдало кровью. Черное море черной жижей обволакивало, будто живое, блистающие на солнце шпили Бийо и рушили прекрасный город. Иглы пронзали глаза, сердца стучали на голых грязных камнях и истекали кровью… Он умирал в каждой своей картине, он видел апокалипсис, видел конец собственным мучениям, конец всему и молил Богов приблизить этот день.
Его картины никто не понимал. Многие презирали его, считая ничтожным, бездарным художником, но ему было наплевать – он рисовал их день за днем, украшая стены своей комнатенки. Его черный цвет был чернее шпилей Арс'Морра, его красный цвет пылал ярче пламени и твердил жестокость гуще крови…
Он был безумцем.
Он предрекал апокалипсис. Он обещал всем жуткую смерть. Он тыкал пальцем в грудь своего брата, с улыбкой рассказывая тому, как он умрет, застыв в горячем камне.
И однажды он понял, что настал день его мечты. Собрав все краски, все эльфийские холсты, он вышел на сушу, встречая утреннее солнце тревожным взглядом. Он торопился, боялся не успеть. Его ноша была тяжела, а шаги столь спешны и опрометчивы, что морр то и дело оступался на скользких от морской влаги камнях.
Взобравшись на высокую скалу, он оказался по другую сторону Вскрученного Залива от блиставших на солнце шпилей Бийо. Раннее, только проснувшееся солнце неуверенно окрасило прекрасный город багровыми тонами, раскинув длинные, изящные тени на водной глади залива. Полупрозрачные, стеклянные замки, будто струились ручьями с небес в тончайшую сеть из сотен каналов. Вода из фонтанов, бивших прямо из стен безукоризненно красивых храмов, мириадами брызг своих распылялась над городом… Разглядывая Бийо, художник мог увидеть одновременно не менее дюжин радуг, но он не видел в них ничего прекрасного. Он ненавидел их, он ждал, когда эта красота обрушится руинами битого стекла, изрубающего в фарш тысячи горожан.
Он ждал и надеялся. Ждал и верил. Он трепетным взором вглядывался в морскую гладь, в безоблачную лазурь небес. Он так хотел увидеть то, что не увидит никто и никогда. Именно с этого ракурса…
Солнце поднималось все выше, багряные краски рассвета сменялись золотыми. Художник нервничал, понимая, что скоро солнце взойдет слишком высоко и Бийо потеряет этот цвет, так хорошо сочетавшийся с алой кровью эльфиков… Он молил Богов.
Вода отошла от берегов, залив в считанные минуты обмелел. А затем из ниоткуда, из спокойного и мирного океана неожиданно пришла волна. Небольшая поначалу, войдя в залив, она поднялась на десятки метров, став исполинской. С огромной скоростью она неслась прямо на Бийо. Глаза художника раскрылись от немого ужаса, от невыразимого восторга, от благоговения пред невероятной, неумолимой силой Апокалипсиса.
Белая пена венчала гребень, высотой своей достававший почти до шпилей города. Водная масса, переливаясь бирюзовым, синим, блестя на солнце тысячами бликов, неслась к городу, подминая под себя ярко-зеленые берега. Прошли лишь мгновения перед тем, как она врезалась в стены Бийо. Проносясь сквозь город, она сметала все на своем пути – она рушила эти замки, она давила под собой храмы и смешивала обломки, руины, осколки с телами не успевших спастись эльфиков. Стекло кромсало их тела, вода приобретала алые оттенки, и к исходу из города, гигантская волна, вобрав в себя половину Бийо, блистала на рассветном солнце кровавыми тонами.
А затем, пройдясь по заливу, она ударила о противоположный его берег, вбив в скалы обломки, стекло и распотрошенные останки горожан. Ударив, она разлетелась тысячами алых брызг, взыграла радугой на неуверенном утреннем солнце, и упала на дно залива, затерявшись в его глубине…
Город был сметен. Какие-то остатки зданий, остатки фриллов были разбросаны среди нарушенной и обезображенной тончайшей сети каналов.
А у художника тряслись руки от восторга. От счастья его лицо исказилось безумной, радостной улыбкой, и он принялся творить. Он рисовал на той скале четыре дня и четыре ночи, изображая каждое мгновение того, как погибал на его глазах Бийо. Он взрезал вены и рисовал кровь эльфов своей кровью. Он страдал вместе с каждым из погибших, рисуя их, он взмывал ввысь вместе с волной, он смотрел на все это вместе с ранним солнцем, он жил увиденным… Он стал Художником Апокалипсиса.
Но затем он, излив все свое вдохновение на холст, решил вернуться в Арс'Морр. И горю его не было предела. Ведь и подводный город катастрофа не обошла стороной – морское дно в тот день разошлось трещиной, открыв путь к недрам Ойкумены. Туда рухнул практически весь Арс'Морр, а оттуда вырвалось пламя самой Энкавматы. Горящая магма испарила воду и залила остатки города, навеки затвердев на нем холодным черным базальтом…
Узнав обо всем этом, увидев уже потухшую лаву и уничтоженный город, Художник Апокалипсиса осознал свою ошибку. Ведь настоящая красота разыгралась именно здесь, а не в Бийо. Раскаленная яркая магма средь темных глубин – это он себе представлял, но этого он не видел, а потому и не мог изобразить столь живо и столь ошеломительно, как это смотрелось бы в действительности.
Он не смог это пережить…
Во тьме глубин морских, во мраке вечной ночи
Один любил он этот мир, счастливей прочих.
И пело сердце в унисон его со смертью красоты…
И замерло оно, а взгляд застыл. Погибнув над Арс'Морром, он медленно упал в ту бездну, что посередь него раскрылась.
Острова КонверовИх звали Дикими. Необученные, неорганизованные, незнающие. Они жили в бамбуковых лесах острова конверов, презирая и ненавидя Гильдию. Им был неприятен сам факт существования каких-то правил, ограничивавших их в чем-либо. Они жили свободно, они творили и изучали фривольно, ни о чем не переживая и не думая.
Каждый эксперимент – риск. Каждый опыт – полет фантазии, прыжок в неизвестность, попытка шагнуть за грань осуществимого. Гильдия не понимала их и тоже презирала. Для них это казалось варварством, безумием… дикостью.
Но как бы они ни называли этих свободных конверов, те имели неоспоримое преимущество перед любым рыжеволосым, что следовал Принципам Эвента. Они умели гораздо более опасные и страшные вещи. Либо умирали, пытаясь им научиться.
И все же, Дикие были хоть и необузданным, но миролюбивым народом. До тех пор, пока первые из них не перебрались на соседний остров – Бушприт, где Эвент в незапамятные времена создал магический источник немыслимой силы.
Живность на том острове не отличалась миролюбием, свойственным конверам, и те, повстречавшись с ней, в первую очередь были съедены. Это могло бы научить Диких осторожности или даже отбить у них желание туда соваться, если бы они не были конверами. Но опасность только подстегнула этот безумный народ – быстро сообразив, что к чему, они научились новым заклинаниям и устроили охоту на монстров. И Диким хватило б десятка лет, чтобы очистить Бушприт от чудовищ, если бы не магический источник, что их рождал. С каждым разом твари становились все более и более прочными, все сложнее их было сразить магией и все быстрее настигали они неудачливых конверов.
Но, конечно же, последних это не останавливало – мастерство росло, заклинания принимали все более жуткие и разрушительные свойства, все страшнее были выражения лиц магов-охотников, посвятивших убийству монстров всю свою жизнь.
Борьба продолжалась десятилетями. Поколения сменялись поколениями. Война не останавливалась ни на минуту: по всему острову носились огромные чудовища, достигавшие высотой уже макушек деревьев, а за ними – все такие же маленькие, но уже гораздо более опасные конверы.
И если гигантские твари оставляли за собой лишь узкую просеку из поваленных деревьев, то смертоносная магия выжигала целые леса, меняла русла рек и оборачивала время вспять, заставляя монстров возвращаться на то место, откуда они убежали.
И был среди Диких один, кому не было равных. Клорнье звали его, и удаче этого конвера мог позавидовать любой последователь Эвента. Он выиграл сотни боев, он собрал трофеи с самых огромных и жутких чудовищ, о которых уже ходили легенды.
Могуществу его никто не знал предела, равно как и его жестокости – улыбку нельзя было встретить на лице Клорнье, в душе его не было тепла. Он привык убивать с самого дества, еще мальчишкой испепелив огромного шестиногого пса, что всю ночь тряс бамбук, на котором он жил.
И однажды Клорнье рассказал Диким о том, что на Бушприте есть магический источник, способный даровать невиданную силу. Он говорил о том, что хозяин этого источника овладеет всем миром и разрушит его, если пожелает. Он твердил, что запомнит всех, кто ему поможет в его походе, и подарит им по частице этой энергии…
И многие ему поверили.
Собрав последователей, Клорнье избрал нужный день – тот, с которого начинался следующий век, и тихо, про себя, помолился Эвенту, попросив у него удачи. Он это делал первый раз в своей жизни, поскольку раньше у него всегда был шанс на успех. Сейчас же шанса не было, ведь никто не возвращался из самого сердца Бушприта, и потому Клорнье уже не верил в свою удачу… Он молил Бога о божественной фортуне.